Готлиб и Харальд осматривали дворец почти до обеда.
Богатство и роскошь княжеского дворца привела их в восторг, скрыть который им удавалось с большим трудом. Сначала они с восторгом осматривали кладовые, доверху заполненные зерном, мясом, медом, и другими продуктами.
Осматривая кладовые, Харальд тяжело вздохнул.
— Ты чего вздыхаешь? — спросил Готлиб.
— Много я слышал о богатствах местной земли, но я думал, что это всего лишь сказки, потому что и представить не мог, что такое богатство может существовать на самом деле, — сказал Харальд.
— Кстати, о богатствах, — проговорил Готлиб, — у местного вождя должны же быть и драгоценности: меха, золото, серебро?
— Ключница, где у князя сокровищница? — спросил Олав Милану.
— Сейчас покажу, — сказала Милана.
— Сейчас она покажет сокровищницу, — сказал Готлибу Олав.
— Пусть показывает скорее, — сказал Готлиб, и в углах его губ показалась слюна.
Милана так быстро пошла в глубину дворца, что даны с трудом успевали за ней.
Харальд шел за Миланой, и взгляд его словно приклеился к ее спине.
А когда она поднималась по лестнице, он жадно ловил мгновения, когда из-под юбки открывались стройные ноги в шелковых чулках.
Наконец он не выдержал и, приотстав, сказал Готлибу.
— Еще немного, и я готов упасть к ногам этой женщины.
Готлиб бросил взгляд на фигуру женщины и сказал:
— Красивая. Да только не всякому справиться с ней. Видишь, грациозна, словно волчица. Только волчицы больно кусаются. Могут и разорвать.
— Медведь сильнее волчицы, — сказал Харальд.
Готлиб рассмеялся и проговорил:
— Так все мужчины говорят... пока женщина нежной рукой крепко не схватит их за мужское достоинство.
— Для такой женщины ничего не жалко, — сказал Олав.
— У тебя есть жена? — спросил Харальд.
— Нет, — сказал Олав.
— И хорошо. Нашим женщинам не сравниться с этими красотками. Так что найдешь жену из местных, наплодишь красивых деток... — сказал Харальд.
— Я дан, — сказал Олав.
— А кто у тебя мать? — насмешливо спросил Харальд.
— Харальд, заткнись! — грубо сказал Готлиб. — А то мне придется искать нового воеводу А боги мне свидетели, что мне этого очень не хочется.
Харальд вспомнил, что мать конунга оборитка, и замолчал. Дальше слышалось только его тяжелое дыхание.