- А разве я уже не излагал их на бумаге? Вы же сами упомянули, что читали мое уложение.
- Читал, но не со всем согласен. Я обсуждал ваше уложение с несколькими сведущими людьми, в том числе и с моим учителем - профессором Балугьянским. И хотел бы, чтобы вы присоединились к нам в создании нового уложения, на основе вашего кодекса.
- И как вы себе представляете новое уложение?
- Менее либеральным, чем предложенное вами. Для вашего уложения время еще не настало. Большинство народа безграмотно и бедно, а вы хотите сразу сделать из них граждан. А как это воспримет дворянское сословие? Ведь потому ваш проект и остался на бумаге, что большинство ему противиться. Я же вижу Россию двигающейся постепенно по пути реформ. Поэтому первым шагом должен стать кодекс, который охранит частную собственность, где, кстати, должно быть заявлено, что человек не является имуществом, со всеми правовыми последствиями.
- Значит ли это, что вы поддерживаете освобождение крестьян, ваше высочество?
- Да поддерживаю, господин тайный советник. Впрочем, и государь согласен с этой идеей. Но, как я уже говорил, всему свое время.
- Николай Павлович, а ежели государь не одобрит эту затею?
- Я поговорю с императором. Скажу, что хотел бы воспользоваться вашим опытом и поучиться у вас праву. Думаю, эту мою просьбу государь удовлетворит. Таким образом, мы сможем видеться и обсуждать кодекс. Иногда, при наших встречах будет присутствовать Михаил Андреевич[9] и другие сведущие люди, дабы вместе обсуждать наиболее важные постулаты. Кстати, это не должно помешать вашей службе Его Величеству. Я не спешу, и время у нас есть. Насколько мне известно, государь милостиво соизволил дать вам аудиенцию. Надеюсь, что он найдет достойное применение вашим способностям, ибо я знаю, что вы верный его слуга.
- Благодарю вас Николай Павлович. Буду рад служить Его Величеству и вам.
- Тогда до скорой встречи Михаил Михайлович.
Гость ушел, так и не отобедав. А Михаил Михайлович Сперанский еще долго, задумчиво смотрел в окно, вслед отъехавшей карете.
В 1821 году я дважды наведывался в Москву и, оба раза встречался с Карлом Гофманом, бывшим гвардейским поручиком, которого я перевел в первопрестольную. Карл Константинович служил в Измайловском полку, коим я командовал. Среди собратьев офицеров он отличался сдержанностью, педантичностью и дисциплиной. Вдобавок, лейтенант был хорошо образован и умен. Гвардейская братия в послевоенные годы утратила дисциплину и умение. Офицеры петербуржских полков больше времени проводили на паркетах гостиных, чем в казармах. Солдатским бытом они мало интересовались, впрочем, как и планом учений, в которых учувствовали. Официально разрешалось приезжать на учения во фраках. Зато они умели отлично маршировать и неплохо танцевали. И эта была гвардия - элита российской армии. Людьми они являлись храбрыми, порой отчаянными, но профессионалами - плохими. Поэтому часто воевали большой кровью. Иногда мне казалось, что Александр сознательно расшатывает гвардию, чтобы ослабить потенциальную оппозицию. Ибо в гвардии были сильны либеральные настроения. «Интересно - думал я - многие из вас за свободу, равенство, братство. А вот если брат решит освободить ваших крепостных и раздать им вашу землю, что вы скажете тогда? Или это только экзальтированные мечтания?».