Я вновь спрятала ее в кошачьем будуаре под шелковыми шарфами и принялась размышлять над тем, что услышала от него. Мне не хотелось класть ее в огонь. Это привело бы к тому, что после стольких лет ее магия ожила бы вновь. И что тогда может случиться? Кто знает, чья любовь была приколота ногтями к почкам, печени, селезенке и сердцу этой женщины времен Римской империи и для чего? Если я сожгу ее, как знать, вдруг она станет преследовать меня?
– Но какое она имеет ко мне отношение? – вслух поинтересовалась я.
Теперь я боюсь этой восковой фигурки еще сильнее и знаю, что должна придумать способ обратить ее в ничто, не вернув при этом ей могущество. Мне трудно разгадать эту загадку, и я чувствую себя ребенком, который складывает головоломку, не имея в своем распоряжении всех ее кусочков.
В конце концов, мне легче думать о своих привычных проблемах, какими бы печальными они ни были.
Расчесываясь, я читаю записки, которые оставил для меня в ящике муж.
Один взмах расчески, и в зубцах слоновой кости остаются густые пряди. Цвета темного золота. Волосы мои с каждым днем становятся все темнее. Когда-то они были золотистыми, как солнце или сливки. Теперь же они стали пепельными, какими-то грязно-белыми, и, если так будет продолжаться, вскоре они станут совершенно темными. На такой жаре мои кудри должны быть светлыми, как шерсть ягненка. Но вместо этого с каждым днем они чернеют, как и мои надежды. Каждый вечер я вытаскиваю их из расчески и заворачиваю в тряпочку, потому что мы, жители этого города, верим, что у каждого человека на голове есть особый волос: если его схватит ласточка, это обречет меня на вечную погибель. Поэтому я прячу выпавшие волосы подальше, чтобы они не достались жадным и прожорливым птицам.
Мой муж пишет: «Твоя кожа – как молоко, светлая, как ангел в перьях, сошедший из рая, словно ты слишком хороша для этого мира».
…Как я измучен бывал Аматусии[196] двойственной счастьем, Знаете вы, и какой был я бедой сокрушен. Был я тогда распален подобно скале тринакрийской[197], Иль как Малийский поток с Эты в краю Фермопил. Полные грусти глаза помрачались от вечного плача, По исхудалым щекам ливень печали струя.
Бывает такая любовь, которую нужно холить и лелеять, словно редкий цветок в дендрарии, ведь легчайшее дуновение холодного воздуха способно погубить его. А есть такая любовь, которая растет на скалах, подобно кактусу, и чем труднее ей отыскать влагу привязанности, тем глубже она пускает свои корни. Но существует и любовь, которая лучше всего чувствует себя на волнах воображения. И вот последняя – самая восхитительная из всего, что только может предложить реальный мир. Такая любовь – самая прочная и устойчивая, и именно такой любовью Бруно любил Сосию.