К «циничной изощренности» Вася отнес не тарабарский текст, написанный тушью на бумажке, а способ, каким эта самая бумажка была намертво приклеена к деревянному кресту — временному памятнику В. С. Михайлова. «Не иначе, как использовался клей «Момент», — уточнял добросовестный Вася, — поэтому больших трудов стоило работнице кладбища отодрать листок и очистить крест от клея».
— А чо там, чо там было написано-то? — пристали мы к коллеге Васе, тощенькому и страсть как бегучему.
— Да чушь какая-то! — отмахнулся Вася. — Я тут списал… в блокнот. Нате, читайте, если такие любознательные.
Мы прочли:
«Д. В. Пестряков-Водкин — прозаик,
С. Г. Шор — драматург,
Н.Н.Н. - поэтесса.
Венок лавровый в щах хорош. А также в борще. Расходовать не сразу, с умом.»
И конечно же, легко согласились с Василием — ересь и бред. И, удовлетворенные, разошлись по своим рабочим местам.
Однако Вася бдил, не доверяя окружающей действительности, возможно, как бывший часовой при военном объекте. На всякий случай, или как он сам выразился, «от балды» позвонил через дня два в дирекцию кладбища и узнал «циничная изощренность» проявила себя опять, то есть новая бумажка с прежним текстом была наклеена тем же почти неотдираемым клеем на деревянный крест, что поставлен как временный знак присутствия на данном участке тела покойного В. С. Михайлова.
Хуже всего для кладбищенского персонала было то, что именно в это утро, когда злополучную бумажку ещё никто из смотрителей не заметил, появилась у могилы последняя вдова В. С. Михайлова — поэтесса Ирина Аксельрод. А ведь именно она сумела где-то и в исключительно сжатые сроки заказать этот высокий, словно мачта корабля, сосновый крест и, как сказали Васе кладбищенские служащие, — гневу её не было конца. Она лично попыталась с помощью пилочки для ногтей отодрать злополучную бумажку, но у неё ничего не вышло, только ногти поломала и расплакалась, и просила-умоляла в дальнейшем лучше, тщательнее приглядывать за могилой. Ей пообещали. Все это Вася как истый искатель «изюма в навозе» красочно изложил в своей очередной заметулечке под искрометным названием: «Ну и ну!»
Впрочем, историю с бумажкой подхватило ещё с десяток изданий, ибо чего же и не подхватить и не подать на стол читателю лакомое блюдо с запашком скандала! Эдакие фальшиво-морализаторские размышлизмы о катастрофическом падении нравов и неспособности особо пошлых, отвязных типов уважать представителей отечественной культуры, чтить их могилы.
Однако как ни увещевали газетчики неизвестных циников, как ни взывали к их совести — спустя какое-то время на том же кресте и опять поутру была обнаружена ещё одна белая бумажка с неизменным текстом, написанным черной тушью.