— Входите!
— Почему вы так бесстрашны? — спросила я, радуясь случаю видеть воочию широкую натуру, настоящего мужика.
— Потому что поздно чего-то бояться в России! Если бояться, то всего! Погрязли в дерьме! Во зле! В прохиндействе! Человек человеку — волк! Кругом одни подделки, одни эрзацы! Эрзац-политики! Эрзац-продукты! Эрзац-певцы и певицы! Кормить буду! Пошли за мной!
В узком коридоре, что вел мимо туалета-ванной в кухню, он, плечистый, едва не застрял… Или так мне показалось… Там же, в кухне, не поставил, а словно кинул на стол тарелку с колбасой и сыром, выхваченную из холодильника. Белый батон резал на части беспощадно, яростно, словно уничтожал на моих глазах все зло мира. Наблюдать за ним было одно удовольствие.
Его трехкомнатная была обставлена весьма неплохо, хоть и не новейшей мебелью. В кухне высился импортный холодильник, да и все прочие предметы с бедностью рядом даже минуты не спали. По верху кухонных навесных шкафчиков блестели-сверкали самовары всех фасонов и времен.
— А я и не говорю, и не пишу, что ангел! Правдоискатель в лаптях! возвестил Николай Николаевич, явно радуясь жизни, какая она ни на есть. — Я же отвечаю за семью! Я же не могу допустить, чтоб моя жена в телогрейке и в брезентовых портках! Но душа горит! Душа знает — на карачках стоишь, Коля, перед обстоятельствами! Какую музычку пишешь, Коля, чтоб прокормиться! На каких вонючих тусовках мелькаешь, чтоб заполучить денежек, чтоб спонсора какого-никакого обаять! «Ах, Коля, сердцу больно! Любила, довольно!» Но так или иначе не в последних рядах, не на паперти с протянутой рукой. Всякие милашки-канашки в дезабилье отбивают ножками мою «поп»! С утречка гремлю что по теле, что по радио!
Как выяснилось. Он пустил меня не глядя в свою квартиру потому, что ему позвонила корреспондент «Вечерней газеты», чтобы взять интервью. Он меня и принял за нее.
— Ах! Не в ту степь! — удивился весело, насаживая на вилку один за одним сразу три куска колбасы с помощью ножа и пальцев. — Но если пришли… объяснитесь. Чем могу?
Я ему рассказала, что вот собираюсь писать про драматурга Шора, что, говорят, его некому было хоронить, что вот «вы, Николай Николаевич, проявили внимание…»
— Помолчите! — яростно и весело приказал мне композитор, схватившись руками за свою большую взъерошенную голову. — Не надо пошлостей! Не надо фортиссимо! Все просто как… как огурец! Я же православный! Я же верю в душу! Свою и чужую! Я же на флоте служил и тонул, и меня мои дружочки выхватили из бушующей стихии! Я вторично явился на этот свет! Я знаю, что сейчас многие забились в твердую скорлупу! Им нет никакого дела до другого! Их плющат и колбасят обстоятельства сегодняшнего дня! Но Шор! Шор — это внезаконное дитя социалистов-коммунистов! Он не ушел рвать и грызть ни ближних, ни дальних! Он войну прошагал в пехоте! Отметьте: не в газетке, как многие его сородичи, а в пехоте! В смертниках! Он и говорил только о войне… Я от него столько про эту войну узнал! Моя «Военная кантата», лучшее, что я сделал, вся из его ощущения войны вылилась… Он сумел мне это ощущение передать! Да, пил! Крепко пил! Не принимал вранья, демагогии вот и пил! Если по правде, то и жену в последнее время не принимал. Выпьет у меня, а она в дверь. Он мне: «Во! Пришла Демагогия! Отдохнуть не даст!»