— Но мне говорили, что он её любил? И страдал, когда она умерла.
— Девушка хорошая! — очень-очень пожалел меня, убогую, композитор Виноградов. — В человеке столько нот! Куда музыке! Он способен разом и любить и ненавидеть! Розочка его, да, заботилась о нем, но ведь и давила, давила! Он признался мне, что написал пьесу про все это, про то, как она его толкала всю жизнь на компромиссы ради денег, ради сынка Гарика, шкурника и хмыря, а он шел, шел, лишь слабенько так ластой отмахивался… Да он ли один так-то! — вскричал и возвысился надо мной и окрестностями композитор-оратор. — Я сам, я сам податлив, если ко мне со слезьми! Если…
— Так он написал пьесу, успел?
— Говорил, сделал начерно всю. Мне отрывок прочел. Мы вместе хохотали. Очень, очень забавно! Такая голенькая правдуха про человеков!
— А точнее?
— Ну… не помню. Это ж с полгода назад было. Влепил оплеуху живоглотам, которые притворяются писателями, поэтами, а сами только и делают, что гребут под себя. Собьются в стаю и гребут.
— А как же эту пьесу назвал?
— Подождите… сейчас вспомню… Ага! Что-то с бумагой… Вроде, так «Бумажные крылья…» Было и третье слово, но я забыл, какое…
Провожал меня композитор тоже шумно и весело:
— Оглоеды мы все, оглоеды! Если подходить к нам по большому счету. В тринадцать лет собираемся подвиг совершит во благо всего человечества, а к тридцати уже законченные прохвосты, уже пробежались по хребтам своих соплеменников, уже слышали под подошвой хряск их косточек… А как же! Медку маловато, а мух тьмы и тьмы…
Боковым зрением я углядела через распахнутую дверь дальней комнаты фрагмент черного рояля и белую вазу на нем с алыми розами. Красиво, черт побери!
— Да! Вот еще, — обернулась к Николаю Николаевичу уже у приоткрытой двери. — Вы были на похоронах Шора. Как они проходили? Может быть, заметили что-то необычное?
Крупная, широкоплечая, несколько обрюзгшая фигура композитора, возвышающаяся надо мной монументом, замерла в добросовестном раздумье. Ответ же не дал никаких полезных мне сведений:
— Как хоронят мало кому известного старого драматурга, получавшего нищенскую пенсию? В стране, где не экономика, а сплошной кризис и гугнявые обещания вершителей судеб вы понедельник уж обязательно показать нам некие сияющие вершины? Я считал по пальцам — всего шесть человек было, включая покойника. Я, брат его с женой, поэт Тимофей Лебедев, ещё актер Томичевский Владимир, тоже старик порядочный… в первой громкой пьесе Шора играл где-то в конце пятидесятых… Ну и ещё поэтесса… как ее… стихи, вроде, для детей пишет… в возрасте… Нина… Нина…