– Одним словом, – усмехнулась Маша, – мужчина весьма широких интересов.
– Опасный мужчина, связанный и с властью, и с криминалом, – Андрей сделал паузу и добавил – хотел приказным тоном, а получилось чуть ли не умоляюще: – Прошу тебя, Маша, держись от него подальше.
Ксюша удивленно оглядывалась по сторонам, с трудом сдерживаясь, чтобы не хмыкнуть уничижительно. И это – место обитания блестящего дизайнера? Мужчины, одетого исключительно в вещи класса люкс? Вот эта убитая квартира, с загаженным паркетом, одним диваном, покрытым синтетическим покрывалом? Как говорила про таких ее бабушка: «На брюхе шелк, а в брюхе – щелк».
– Я игрок, – правильно истолковал ее взгляд Эдик. Сегодня он изменил своей любви к ярким цветам. Стоял, подпирая дверной косяк, в черном свитере и брюках, элегантный даже в трауре. Еще из нового – двухдневная щетина, мешки под покрасневшими глазами, бледная рука держит потухшую сигарету и чуть дрожит. Ксюше стало его жаль. – Тетка единственная меня понимала. Знала все мои тайны и заранее прощала. А я, получается, – голос Эдика прервался, несколько секунд Ксюша терпеливо пережидала, пока он справится с комком в горле, – ничего о ней не знал! Клянусь! Не подозревал о ее побегах из больницы, черт! – он вытер тыльной стороной руки воспаленные глаза.
– Ты рассказывал ей о квартире? – выдохнула Ксюша, уже зная ответ.
– Да. Эта коммуналка с марками на миллионы долларов, которые никто так и не нашел, была нашей семейной легендой. Помешательством для меня и отца. Мать относилась к нам снисходительно, а тетка… Тетка верила во все, во что верил я.
– Значит, когда я купила квартиру…
– Я об этом сразу узнал – попросил риелтора держать меня в курсе. Сам хотел купить, но даже продай я все, денег бы не хватило.
– Почему она меня так ненавидела? – сморгнула Ксения за очками с сильной диоптрией. Сегодня она даже не надела линзы, чтобы поприличнее выглядеть – ради кого?
Эдик пожал плечами:
– Очевидно, потому как считала, что ты стоишь между мной и мифическими миллионами. Знаю, бред.
– А запонки?
– Запонки… – он вздохнул. – Не хотел говорить твоей приятельнице из полиции. Ну да. Она попросила какую-нибудь память о папе. Я решил – запонок-то мать точно не хватится, – он поднял на нее глаза. – Я не думаю, чтобы она действительно хотела тебе навредить. Просто порыв, знаешь, она все-таки была нездорова.
– Нет, – покачала головой Ксюша. – Это не было порывом. Она меня преследовала – я это чувствовала: и до нападения в консерватории, и после. – Ее передернуло от одного воспоминания о тихом шелесте и змеином свисте: сссу-ка.