– И мельницы мелют. И ты давай-ка еще похлебай. Я тебе потом в эту же тарелку котлет положу. Чтоб лишнее в посудомойку не загружать, она и так полная.
– Пойду в парикмахерскую! Завтра же! – с легким сердцем пообещала окрыленная Тина, – Вот увидишь. Ты скажи, как сама-то? Вижу, что хорошо. Но – порадуй, расскажи.
– Жаловаться грех, Валь. Живем без происшествий. Хорошо. Если в общем и целом.
– А в деталях? Васька как? Большущая ведь уже! Как же это я так? Все упустила, – удивлялась сама себе Тина.
– Вот Ваську ты и не узнала бы. Пятнадцать лет! Самый жуткий возраст, как оказалось. Хотя – Лушка твоя такой не была. Точно. Я же помню, – легко вздохнула Лиза, – Она, Василиса, раньше, ты же сама знаешь, такая болтушка была, хохотушка – вся в свою крестную. А теперь – просто Царевна-Несмеяна, молчит все, замкнутая, слова от нее не добьешься.
– А учится как? У меня Лушка как раз в этом возрасте хуже учиться стала. Тройки пошли, – вспомнила вдруг далекое и счастливое время Тина, – Хотя это недолго длилось. Но как раз в пятнадцать лет. Ох, она курить даже пробовала. Я ее застукала, мы ее тогда всей семьей обрабатывали. И родители мои, и Юра. Она чуть с нами не подралась тогда. Вот смех! Кричала, что всех нас ненавидит и что у нее человеческие права ущемляют. Трудное время, хорошо, что оно проходит. И все равно – счастливое.
– Нет, Васька не курит и не пробовала даже. Это я точно знаю. Это и Женька следит. Он, знаешь, какой отец! Таких больше нет. Тут мне повезло, как никому другому. Он так мягко, спокойно, но у него не забалуешь. И она это понимает. И учится хорошо. Не хуже, чем раньше. Но уж слишком замкнулась. Другой человек. Ты ее точно не узнаешь.
– Красивая? Всегда ведь была просто красотка. А сейчас небось вообще расцвела, да, Лиз?
– Расцвела, это да. Но есть у меня подозрение, и оно меня тревожит. Знаешь, у нее, по-моему, психоз насчет веса. Она, конечно, не говорит ничего. Но, похоже, не жрет вообще. Худая, как скелет. Ну, почти как эти анорексички, видела, по телеку показывали? Я ее заставляю, готовлю все самое ее любимое. И она как бы ест. И клянется, что в школе ест. Но худая такая, что смотреть страшно. Без преувеличения – очень страшно смотреть.
– Может, в рост у нее все идет? Или – вдруг влюбилась? Самое ведь время для этого.
– Может, и в рост. Вытянулась она очень. Метр семьдесят пять уже, представь. Может, и в рост. Женька вот тоже так считает, – Лиза махнула рукой, – А насчет влюбиться – не думаю. Раньше мы обо всем открыто говорили, она влюбчивая была, еще в детсаду себе жениха приглядела, помнишь? И в школе раньше у нее кавалеры появлялись. Но сейчас – нет. Никто, говорит, мне не нужен, все это, говорит, пустое и лишнее. Как старая бабка прямо. Только что не плюется. Ладно, разберемся. Лишь бы как-то этот подростковый период миновать. А так-то все хорошо. Правда.