Подпольная съемка скрытыми камерами? В таком случае почему снимки не выплыли раньше? Почему с этим пришли к ней, а не к Жану? Почему Мерзавец заговорил о фотографиях только сейчас?
Ее осенило: а что, если никаких фотографий не существует в природе? Что, если Мерзавец просто взял ее на пушку, как она сама взяла на пушку бедолагу писателя?
Она споткнулась обо что-то, едва не упала, отшатнулась назад, подавляя готовый вырваться крик: «что-то» оказалось «кем-то». И этот «кто-то» оказался бедолагой писателем.
— Мэтр!.. — вполголоса позвала она, — Отзовитесь!
Тот не отозвался, сохраняя безжизненный вид.
Она осторожно склонилась над ним, увидела в его руке пистолет, на рубашке — кровь и застыла от увиденного.
«Это моя вина, — подумала она, — это из-за меня он покончил с собой! Я подвела его к последней черте! Все равно как если бы я сама нажала на спусковой крючок! Я в ответе за эту смерть, и это для меня по нем звонит колокол! Конечно, нравы бедняги были не безупречны, но пусть тот, кто никогда не грешил, и т. д., и т. п., и смерть одного человека обедняет все человечество, и… О идиот! А мои деньги?»
С отвращением, но и с лихорадочной поспешностью она принялась обшаривать его бумажник и карманы. Ее худшие опасения подтвердились. Она выпрямилась, бледная от возмущения. Помимо всей недопустимости такой выходки, как самоубийство, со стороны католического писателя, он вдобавок поставил ее в немыслимое положение!
«Устроить мне такое — это в любом случае подло! Но устроить мне такое в двух шагах от того места, где он должен был отдать мне деньги, словно назло мне, — это вообще неслыханно! Какой-то изощренный садист! Это ж надо — писать жития святых (правда, писать убого, дрянно, но как-никак писать), а потом кокнуть себя, бросив бедную девушку на произвол судьбы! Да еще за каких-нибудь четверть часа до встречи с другим Мерзавцем!»
В своем отчаянии она вполголоса взывала непосредственно к усопшему, вид у которого, с поблескивавшими в лунном свете полуприкрытыми глазами и со вздернутой верхней губой, был откровенно насмешлив, чего он при жизни никогда бы себе не позволил.
«После меня хоть потоп, так? Дело нетрудное! Хвать за револьвер — и бах! пускай остальные выкручиваются как хотят! А как мне расплачиваться с Гнусом? Чем? Револьвером? Хорошенькое дело!»
Она вдруг вскинула голову и прикусила кончик языка: револьвер… револьвер. В конце концов, это не так уж глупо!..
20 часов ровно
Александр Летуар прохаживался по аллее Поля Клоделя, посматривая на наручные часы.
«Если б кто наблюдал за мной, — думал он, — то решил бы, что я жду бабу. А увидев, как эта баба идет ко мне, вообразил бы, что эта баба моя. Или была моей. Или будет. Как подумаю, что я никогда и пальцем не притрагивался к этой Консультантке! И это с ее-то ножками!»