Витте, краснея лицом и дрожа ногами, заикаясь, заявил:
— Я рад согласию японской стороны. Линия демаркации будет проходить по…, — поднёс к глазам не измятый — тот был уже в урне, а свежий гладкий, исписанный каллиграфическим почерком лист, — … пятьдесят градусов северной широты: «Написали бы — параллели, — с облегчением подумал он, чувствуя, как в душе поднимается радость от законченных, практически, переговоров. — Всё у них градусы на уме… И не сорок, а аж пятьдесят. Крепко в голову ударит и надолго запомнится», — пожав руку Комуре, вышел к ожидающей прессе.
Глядя на его красное довольное лицо и ослепительную «японскую» улыбку, все поняли — мир заключён, и услышали:
— Ну, господа, мир, поздравляю, японцы уступили во всём.
«Это ещё вопрос — кто кому уступил», — вышел следом Комура.
Август Максим Акимович проводил в Красносельском лагере. Просматривая газеты — не поверил своим глазам: «23 августа заключён Портсмутский мир. Россия признала за Японией преобладающие интересы в Корее. Уступила права на аренду Квантунского полуострова с Порт—Артуром и Дальним. Передала южную ветку Маньчжурской железной дороги со всем имуществом. И половину Сахалина». — Да что же это? При отмобилизованной полумиллионной армии и двух тысячах пушек вот просто так отдать врагу победу? Обескровленному уже врагу. И к чему тогда произносились слова: Не отдадим ни пяди русской земли», — засобирался в Петербург.
В столице встретился с генералом Драгомировым.
— Михаил Иванович… Донесли, что вы плохо себя чувствуете и лечитесь горилкой в Конотопе.
— Когда тут болеть. Страшные дела творятся у нас в государстве Российском, — пожали друг другу руки генералы.
— Михаил Иванович, милости прошу ко мне на пироги…
— Троцкий ещё будет? — улыбнулся старый вояка.
— Никак нет, ваше превосходительство. Шустов…
И видя, как от удивления генеральские брови поползли вверх, добавил:
— Коньяк. Не повредит здоровью такой собеседник?
— Як конь! Это я о себе, — засмеялся Драгомиров.
Уютно расположившись в кабинете, неспешно выпивали, и так же неспешно вели степенную беседу.
— Вот что граф Полусахалинский натворил, — закусив первую рюмку и отдышавшись, произнёс Драгомиров, насмешив хозяина.
— Эко вы ловко определение человеку дать можете, Михайло Иванович, — вытер выступившие от смеха слёзы Рубанов. — Зато графом стал… Руки императору, говорят, до локтей измусолил от счастья. Как же. Жидовка его графиней станет теперь.
— Такое у меня предчувствие, друг ты мой Максим Акимович, что последний раз с тобой выпиваем, — невесело улыбнувшись, разлил по рюмкам коньяк Драгомиров.