Его в лодку не брали, дабы не проткнул своими перевёрнутыми водочными штофами днище.
— Ефим, ну ты чего сегодня вёслами как хлопаешь?! — ворчал Максим Акимович, промазав по взлетевшей утке. — Не дёргай лодку, тебе говорят. Плавно веди, — выплыли на лунную дорожку.
«Лунная соната» в охотничьем варианте, — подумал Глеб, отвлекшись от нотаций мазавшего по уткам отца. — Натали говорила, что Бетховен посвятил её семнадцатилетней ученице, графине Джульетте Гвичарди… Интересно, а у Джульетты были жёлтые глаза?» — любовался лунной дорожкой, ночной рекой и ярким костром на берегу.
— … Вот по ней и следуй, — отвлек от раздумий и вернул его к суровой действительности голос отца. — Утки любят садиться на жёлтую водную полосу… Быстрее, Ефим, активнее греби… Вон, шагах в шестидесяти, парочка уток приводнилась. Тише, Трезор, не скули, — нервничал Рубанов–старший.
Выстрел — и вновь промах.
— Папа', не забывай об упреждении, не нервничай, учитывай ветер и скорость полёта утки.
— Не учи меня, молод ещё, а ветра и в помине нет, — нажал на курок.
Ружьё в ночной тиши тяжко бахнуло, прервав, на этот раз, полёт взлетевшей утки.
Срезанная зарядом дроби, она громко врезалась в реку среди тонких и редких зарослей камыша на отмели.
— Куда, зараза, делась? Да греби, греби к ней, — всматривался в расходившиеся круги тёмной воды в месте падения. — Глеб, держи Трезора. Прежде с уткой определиться следует…
— Нырнула! — протяжно от вёсельной нагрузки произнёс Ефим.
— Утопла! — высказал своё мнение рулевой.
— Следим все, где появится, — не слушал «моряков» Максим Акимович, водя стволом из стороны в сторону.
Глеб внимательно всматривался в черноту воды.
Заинтересованный падением кряквы Трезор, изнывая в мечтах о колбасе, стучал хвостом по днищу и рвался искать птицу в плавь.
— Смотрите, по лунной дорожке плывёт, — заметил утку Рубанов–старший. — Это сколько же сажен она под водой отмахала? — поразился он, выцеливая дичь. Но кряква опять исчезла из вида.
— Она, стервь пернатая, только клюв из воды может выставить, и таким воровским способом тикать.
Но ещё раньше, чем Ефим это произнёс, Глеб засёк быстро плывущую к заросшему камышами берегу, утку.
— Вон она. К берегу удирает.
Разволновавшийся отец вновь потряс ночной воздух громом выстрела.
Дробь хлестнула по воде, будто кто ударил арапником.
Рябь исчезла, а вместе с ней и утка.
Трезор не выдержал, поставил лапы на борт и бухнулся в воду.
— Во балбес! Чуть меня за собой не утянул, — осудил собаку Глеб, тряся рукой.
Ефим, напряжённо выгибая спину, гнал лодку к тому месту, где последний раз появилась крякуша.