Пелагея Харитоновна, подумав чуток, вновь достала платок.
— Тьфу, а не жизнь стала. И вместо Тарасовича какой–то рыжий Ермолай появился. Разве ж с ним на охоту съездишь или в карты поиграешь? — совсем расстроился предводитель дворянства.
— За карты, Зосима Миронович, с ним лучше не садись, — собираясь уезжать и прощаясь с хозяевами, произнёс Рубанов. — Как липку обдерёт…
Ванятку или Ефима Максим Акимович не взял и пароконной пролёткой правил сам.
Голова приятно кружилась от выпитого, и он снял соломенную шляпу, чтоб остудить лоб.
По краям дороги тянулись хлебные поля и затерявшиеся в них перелески. Дорога то взбиралась на зелёный холм, то ныряла вниз, к хилому мостику через речушку.
Кони шли шагом и фыркали, помахивая хвостами. Вскоре пролётка выехала на широкую, обсаженную по сторонам тополями и берёзами дорогу и Максим Акимович пустил лошадей рысью, затерявшись в океане зреющей ржи.
«Куда это я попал? — подумал он. — Запросто могу вместо Рубановки в уездном городе очутиться», — увидел трёх мужиков, чего–то обсуждающих у телеги.
— Господа мужики, если дальше по этой дороге поеду, в Рубановку попаду?
Оглядев его светлый, но уже в пыли, парусиновый костюм, старший из них ответил:
— Попадёшь, попадёшь, — и повернулся к барину спиной.
«Выдрать бы тебя на конюшне кнутом, хамло, — замечталось Рубанову. — В следующий раз револьвер возьму».
— Вот так в прошлом годе ездил один в шляпе и костюмчике, — недобро глянул в сторону отъезжающей пролётки мужик. — И оказался подосланным от казны землемером. Целый клин земли у меня оттяпал для барина, — поведал грустную историю молодым своим приятелям.
Проехав ещё несколько вёрст, Максим Акимович увидел полосы овса и цветущей гречихи.
Повернув к перелеску, решил передохнуть, и лёг на зелёную густую травку под раскидистой берёзкой. Заложив руки за голову, стал глядеть в синее, с редкими облаками и заходящим солнцем, небо.
«Что безбрежнее, земля или небо? — начал размышлять и даже задремал на свежем воздухе, овеваемый лёгким ветерком и усыпляемый жужжанием стрекоз и стрёкотом кузнечиков. — И чего людям мирно не живётся?.. Надо ссориться, поджигать и убивать», — выбрался на дорогу и, прикрикнув на отдохнувших лошадей, помчался, любуясь появившимся и сверкающим позолотой куполом церкви.
Дома, взбодрённый замечаниями жены о позднем приезде, якобы случайно оговорившись, назвал её Пелагеей Харитоновной, и довольный поездкой и жизнью, пошёл умыться и переодеться.
Затем надумал повидаться с внуком.
«Нда-а! До Максимки сразу не доберёшься», — глянул на кормящую грудью ребёнка Дарью Михайловну.