Все офицеры–семёновцы в ночь на 14 августа прибыли в Петергоф отдать последний долг командиру.
Император тоже навестил семью погибшего генерала, и, сдерживая эмоции и слёзы, как мог, морально поддержал вдову и дочь.
Но разве могут слова, даже добрые и от сердца, восполнить смерть любимого человека.
— Что солдаты говорят о гибели командира? — собираясь уезжать, спросил у стоявшего рядом комбата.
— Солдаты плачут как дети, ваше величество, — смахнул тот непрошенную слезу, а император заиграл желваками. — Говорят, прикажи государь, голыми руками давили бы этих бунтовщиков и революционеров.
— Надо же, как получилось… Турки убить не сумели, а погиб от руки подошедшей со спины женщины с револьвером, — сел в карету государь.
16 августа, в форме лейб–гвардии Семёновского полка, присутствовал при выносе тела Мина, которое было привезено в Петербург. Среди безмолвного строя солдат, офицеры–семёновцы с непокрытыми головами несли гроб с останками своего командира.
Отпевание и погребение состоялось в полковой церкви. Император стоял у гроба и вспоминал слова, сказанные Мином: «Сердце полка находится в нашей церкви. Здесь мы черпаем духовную поддержку, и здесь, в полковой усыпальнице, находит последний приют прах погибших воинов. Тешу себя надеждой, что мне будет оказана великая честь, в конце пути найти приют в усыпальнице, под сводами храма, вместе с отдавшими жизнь за Россию товарищами».
25 августа газеты напечатали правительственную программу, состоящую из двух частей: репрессивной и реформистской.
Наряду с намеченными реформами: свободой вероисповедания, неприкосновенностью личности, гражданским равноправием и другими, временно вводились полевые суды.
«Раньше надо было, — читал знаменательный документ Максим Акимович. — Правильно решили: «Правительство, не колеблясь, противопоставит насилию силу». — Да Столыпин не хуже Плеве и Сипягина, — поразился Рубанов, с интересом читая дальше: «Революция борется не из–за реформ, проведение которых почитает своей обязанностью и правительство, а из–за разрушения самой государственности, крушения монархии и введения социалистического строя». — А что это будет за строй, мне кажется, не знают даже сами революционеры. Пофантазировал Карл Маркс на эту тему, а наши доморощенные дурачки, типа сельского учителя и моего братца, её и подхватили… Образованное общество… Чёрт бы его побрал. Помню, ходили с женой на чеховского «Дядю Ваню», так Войницкий сказал: «Когда нет настоящей жизни, то живут миражами». — Чем жить мечтой о революции, один пусть учит ребятишек, другой — студентов. И учат любви к России, а не ненависти к ней. Подсунула мне супруга вместо Сабанеева этого Чехова… Вот и крутятся мысли вокруг его творчества. И не дай Бог, сбудется его прозрение в «Вишнёвом саде», когда пьесу закончил тем, что где–то в небе слышится звук лопнувшей струны. Замирающий и печальный… А здесь, на земле, тишину прекрасного вишнёвого сада нарушает стук топоров, рубящих деревья. Не Россию ли это рубят под корень? Не она ли стонет от боли? Остаётся только догадываться. Все наши писатели очень грустны… Особенно Чехов и Гоголь. Всю жизнь они пытались найти идеал, но безуспешно… То ли высоко подняли шкалу отсчёта, то ли не там искали… А идеал — на виду. Это Любовь и Родина… Нет, лучше Сабанеева читать. А классиков пусть молодёжь постигает, — вновь уткнулся в газету. — Закон о военно–полевых судах. Так, перечень терактов последнего времени. Ясное дело. В Законе Столыпин не напишет: за сына и за дочь… Особые суды из офицеров. Дела, где преступление очевидно. Предание суду происходит в течение суток после акта убийства или вооружённого грабежа; разбор дела может длиться не более двух суток. Приговор приводится в исполнение через 24 часа. Между преступлением и карой, таким образом, проходит не более трёх — четырёх дней. Правильно… Подольше не услышим в небе звук лопнувшей струны, а на земле — удары рубящих вишнёвый сад топоров».