— Джига! Джига! — хором ревела рота, дружно топая по мостовой.
В одном шотландском пабе,
Подсел мужчина к бабе.
И выпить заказал.
Как звать тебя, девица,
Хочу с тобой сродниться,
На грудь ей показал.
Пила она, болтала,
А он стал с бабой смел.
Та в страхе увидала.
Под килтом что имел…
Джига! Джига!
Не вовремя проезжавший в коляске командир гвардейского корпуса, выслушав последний куплет, свирепо засверкал глазами, подумав, что гуляка показал явно не кинжал.
— Поручик! — велел извозчику остановить коляску в голове колонны. — Кто таков? Что за строевая песня у роты?
— Поручик Рубанов. Боевая песня шотландских стрелков, ваше превосходительство, — козырнул вылезшему из коляски генерал–лейтенанту.
— С японцами воевали? — глянул на украшающие грудь офицера награды. — Максима Акимовича сынок? — сменил гнев на милость генерал.
— Так точно. Старший сын генерала от кавалерии в отставке Рубанова. Принимал участие в русско–японской войне.
— «Владимира» за что получили? — добродушно уже расправил длинные седые усы командир корпуса.
— За бой на реке Шахе, ваше высокопревосходительство.
— Уважаю, уважаю. Но служба есть служба. За хоровое пение пять суток гауптвахты. Максиму Акимовичу передавайте моё уважение, добрые чувства и пожелания здоровья. И пойте впредь что–нибудь про серую шинель, — кряхтя, залез в коляску. — А завтра с утреца милости просим на гауптвахту, и пять суток можете распевать там свою джигу–джигу.
— Папа', тебе наилучшие пожелания от командира гвардейского корпуса Данилова.
— От Владимира Николаевича? Слышал от Троцкого, как князя Сергея Илларионовича Васильчикова летом отчислили от должности за волнения в лейб–гвардии Преображенском полку, так о герое русско–японской войны вспомнили и корпусным назначили. Давно я его не видел. Усы всё так же до погон свисают?
— Так точно. Напоминает престарелого пехотного «капиташу».
— Сколько же ему сейчас? С 1852 года, если память не изменяет. В общем, сам считай. Бывало, жучил я его, когда он поручиком ходил.
— Вот и зря, — довольно захмыкал Аким. — Пять суток губы от него получить изволил.
— Да за что? — поразился Максим Акимович. — Тверёзый и на службе не спал…
— За «Джигу». Французишки эти всё. Но я рад. Глеба переплюнул. Тому только трое суток дали.
— И Глебу? — поразился отставной генерал. — Да за что?!
— Тоже за песню, — вновь довольно захмыкал Аким. — Но у него про «уху».
— Я вами горжусь, сынки, — успокоившись, улыбнулся Максим Акимович. — Главное — родину любить, — подытожил он.
В сентябре закончился судебный процесс над Северьяновым. К его удивлению адвокат Зарудный сумел доказать, что вина подзащитного весьма ничтожна и он более сам пострадал от неправомерных действий полиции — совершенно необоснованно получил ранение в плечо, нежели нанёс вред государству.