— Какие на Пасху уставы? — взвыл вольнопёр.
— Избитая солдатская шутка, — успокоил его Ковзик, радуясь тишине, без стрельбы и взрывов, и наслаждаясь запахом травы, смешанного с дымом далёких костров полковых кухонь. И звон цикад, и пение соловья, и оживлённый говор казаков у колодца: «Что может быть приятнее мирного военного лагеря? Разве что — парад…».
Бредя по заросшей травой тропинке, Глеб прошёл обнесённую земляными стенами бедную китайскую деревушку, где на пыльной улице топтались местные жители в коротких штанах и широкополых соломенных шляпах.
Миновав зелёные посадки гаоляна и бобов, углубился в тополиную рощу, на поляне которой расположились палатки лазарета.
Мрачный трезвый санитар на вопрос о Натали тоскливо махнул рукой в сторону озера.
— Чего это с ним? — поинтересовался Глеб, наткнувшись у санитарных подвод на доктора.
— Спирт разлил! — обрадовано произнёс тот. — Пусть в праздник тверезым походит и узнает, что такое военный аскетизм.
Пробравшись сквозь низкорослый кустарник, у которого кончалась тропа, Глеб увидел озерцо в тени деревьев и у маленького, приятно журчащего родника, читающую Натали в сером холстяном платье с белым передником поверх него.
Платок лежал рядом на траве, открыв взору офицера прекрасную голову в обрамлении чёрных волос.
— Сестрица, Христос Воскресе! — преподнёс букет ромашек и три перепелиных крашеных яичка.
Лёгкий тёплый ветерок принёс откуда–то слабый запах горелой соломы и звук вальса «Ожидание» из далеко игравшего граммофона.
На другой берег прудика вышел китаец в синих коротких штанах и, зайдя по колено в воду, стал поить ушастого ослика, обмахиваясь конусной соломенной шляпой.
Глеба с Натали он не заметил.
Зачерпнув ладонью воду из родника и пригубив её, Натали легко поднялась, уронив с колен раскрытую книгу, и со словами: «Воистину Воскресе», — поцеловала офицера холодными и влажными от родниковой воды губами.
Но Глебу они показались горячими и сладкими.
— Всё–всё–всё, — коснувшись указательным пальцем его губ, уселась на примятую траву и подняла книгу.
А в душе у Рубанова звучала музыка… Даже не музыка, а какой–то трепетно–нежный мотив, то грустный, как прощальный журавлиный крик, то радостный, как песня жаворонка в синем небе. И почему–то виделась жёлтая роза на клавишах рояля…
И вновь полились звуки вальса. А рядом жёлтые глаза, смеющиеся губы, озерцо, родник и зелень травы с ромашками… «Боже, — подумал он, — вот так и начинается любовь…»
Китаец, напоив ослика, ушёл, и одни остались одни…
— Ну почему я учился играть на балалайке, а не на благородной гитаре, — воскликнул Глеб. — Сейчас бы исполнил песнь о любви.