Дальше я шла окольными тропинками вдоль океана, океана лютиков и маков, которыми я обязана Вейссу. Этот отец будет последним, единственным, кого я хочу в этой и в другой жизни, если вечность существует. Со мной происходит что-то особенное. Из-за своей особенности моя история становится почти твоей.
«Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное». Помнишь плакат в Шайо? Поскольку ты страдаешь, как я страдала, и поскольку твои друзья тебя забыли и переходят на другую сторону улицы, чтобы не встретиться с тобой, у тебя душа бедного. Ты стал посмешищем твоих врагов, ты стал вещью на выброс: у тебя разбитое сердце. Тогда послушай, это того стоит.
Я не только не сержусь на тебя, я испытываю к тебе нежность. Удачи, папочка.
Пятнадцать часов. Двое похорон сваливаются на меня одновременно: два бродяги, подобранные добровольцами. Похоронное бюро и Робло на один и тот же час. Я оставила новое сообщение Люку и безрезультатно позвонила по номеру 24–32 в Вильжюиф: там по-прежнему автоответчик. День будет длинным. Едва я начинаю составлять отчет о моих беседах с несколькими отверженными, как кто-то протягивает мне руку, которую я неохотно пожимаю. Розетт в Назарете! Я не только взволнована ее присутствием, а вообще чувствую себя скованно. Раковый доброволец прибывает без предупреждения. Ее присутствие ничего стоящего не сулит. Тем не менее я не свожу с нее глаз. Она пришла из мест, где, может быть, находится Люк. Каникулы, не каникулы — «Служитель всех» продолжает биться со смертью. Я не знаю, почему он хранит молчание, вернее, я догадываюсь, но я знаю, что он страдает. Может, он слушает «Очи черные» на своем острове? Может быть, Розетт обедала с ним. Она только что с ним разговаривала. Она знает, какая на нем рубашка, надел ли он сандалии. Она снова его увидит. Как Черная и Полосатый, как покойная Сиамка, я чую то, что люблю, на расстоянии.
— Вот карточки наших добровольцев, — сказала Розетт, бросая папку на стол моей начальницы.
Мирей листает ее с видом лакомки.
— Он подумал обо всем.
— Вы его знаете!
Слушая Мирей, которая занята тем, что вынимает некоторые карточки из папки, Розетт вспоминает о нестабильности на Севере — Юге. Она говорит дело, эта христианка-ударница. Я поднимаю голову и заливаюсь краской. Как все еретики, я могу себя кое в чем упрекнуть. Мой внешний вид грешен и идет вразрез с католической правоверностью, он не может ей понравиться. Накрашенные губы, лайкровая юбка, грудь (и настоящая, и фальшивая) напоказ: я, может быть, дьяволица Назарета, но меня предпочитает Бог. Дамы болтают, созерцая мои досье, лежащие без движения.