— Я ничего не хочу сказать. Только эти здешние, не понравились мне. Все валят на мертвых.
— Они не знают, мертвые те или живые.
— Если бы знали, так и слова в сторону своей какой-то вины не было бы.
— Можно приплюсовать убийство Павлюку и Гузию, — ощерился Гордий. На мертвых можно поехать далеко.
— Занудный стал ты, старикашка!.. А в жизни, если хочешь знать, особенно в теперешней, человеку расслабляться негоже. Зубами и руками защищай себя, если нет справедливости…
По приезде — к Романову. От него — к дяде Дмитриевского.
От дяди — к этой… как ее? К этой Ениной…
Эта проклятая бумажка на какой-то анализ! Как потом оказалось, Иваненко была девственницей. Тот, кто ее изнасиловал и убил, может, этого и не ведал. Но дядины показания, спасавшие якобы Дмитриевского!
Спасавшие — от вышки? И заводившие в тюрьму?!
…Когда Гордий переступил порог комнаты дяди Дмитриевского, он подумал: «Ах, старик! Ты утверждал, что эту комнату предоставлял!»
Научил так сказать Меломедов? Подумал — единственное спасение племянника. И пошел на поводу у Меломедова. Сказал об анализах, потом придумал и эту комнату, якобы предоставляющуюся для шалостей Дмитриевского…
Гордий еще на том этапе осмеял придуманную идею «предоставления комнаты для свиданий». Представить, что престарелые интеллигенты дают комнату для любовных игр племяннику, комнату в коммунальной квартире, где семь личных счетов, где все и вся видно — как на ладони…
В первый раз Гордий не мог доказать этого.
Во второй раз суд признал достоверность показаний дяди…
Как? Из каких соображений? Оказывается, они тут были на именинах, потом задержались, старики ушли всех провожать. А потом, раз уже было, то во второй раз поступили так, и в третий…
Бедный старик! Все его размышления отталкивались от слов Меломедова. «Или высшая мера наказания, или — он тут паскудничал!»
Меломедов посадил дядю в изолятор. От усталости, страха дядя начинал философствовать. Меломедов его обрывал, когда дядя философствовал на вышку. И одобрял, когда философия уводила этого молодого человека от вышки.
В последний раз дядя говорил о какой-то шайке «Голубая лошадь». И Дмитриевский, и Романов — участники этой шайки.
— Какая еще шайка? — спросил тогда дядю Гордий.
— А все они, молоды, вертопрахи, и все — в шайке состоят.
Дядя писал для себя «заметки». «Я давал ложные показания! Следователь засадил меня в Допр, чтобы я подтвердил «покаянную писанину» племянника. Я подтвердил. Несмотря на то, что она была для меня — как обухом по голове. Я сделал это потому, что мне объяснили: это, мол, необходимо, чтобы избавить его от расстрела. Я же врач и спасать людей от смерти — мой долг!»