Кимптон понял, что момент настал. И пока взгляды всех присутствующих были устремлены на Скотчера и леди Плейфорд – главных действующих лиц развернувшейся драмы, – он потихоньку опустил руку в карман пиджака и достал оттуда стрихнин. Яд был в маленьком пузырьке, скорее всего. Зачем он носил яд при себе, спросите вы? Не знаю, но могу предположить: если яд при нем, никто не натолкнется на него случайно, роясь в его вещах.
Под столом он вскрыл яд, который был в пузырьке или в ином контейнере. Зажав его в ладони так, чтобы никто не видел, одним ловким движением опрокинул его в собственный стакан, прикрыв всю операцию от любопытных глаз другой ладонью, а затем передал стакан Софи.
– Но… о! – не удержался от восклицания я.
– В чем дело, Кэтчпул? – спросил Пуаро.
– Стрихнин ведь, кажется, горький. Вы помните, как Скотчер сказал: «Ой, как горько», после слов Дорро о том, что кто-то гниет в земле? И Дорро тут же ответила: «Мне тоже»?
– Вы хорошо сделали, что вспомнили этот обмен репликами, mon ami. Вы правы. Не в привычках Скотчера было прямо критиковать других. Как раз наоборот: он искусно льстил всем, кто только попадался ему на пути. Так не логичнее ли будет предположить, что, сказав: «как горько», он имел в виду не слова Дорро, а то, что ему поднесли в стакане? – И, не дожидаясь всеобщего ответа, Пуаро заключил: – Я уверен, что речь шла именно о воде, о горькой воде с привкусом стрихнина.
А теперь вернемся к шекспировскому «Королю Джону», которого столь часто и охотно цитирует доктор Кимптон. Когда мы все бросились в утреннюю гостиную и обнаружили там мертвого Джозефа Скотчера, доктор Кимптон произнес несколько слов. Возможно, их слышал не один я. Мне показалось, что это был фрагмент цитаты: «…он взят проклятой, неизвестною рукой». Я решил, что это наверняка из «Короля Джона», как все цитаты доктора Кимптона. Я был прав: не только в том, что это была цитата из Шекспира, но и в том, что я слышал лишь ее конец. Доктор Кимптон говорил негромко, и его слова затерялись в общем шуме. Целиком же они звучат так: «В пустом ковчеге алмаза жизни не было – он взят проклятой, неизвестною рукой». Пустой ковчег, леди и джентльмены. Вы понимаете? Ковчег, о котором говорит поэт, – это не ящик и не шкатулка, это само мертвое тело!
Пуаро был возбужден, как никогда раньше. Я не знал, что думать. Понимая его слова в целом, я терялся в догадках о том, какое отношение они имеют к преступлению.
– Это Рэндл Кимптон говорил об открытом гробе, когда его подслушал Орвилл Рольф, – продолжал меж тем Пуаро. – Он спорил с Клаудией Плейфорд. Мистер Рольф услышал, как кто-то говорит, что некий человек должен умереть. «Гроб должен быть открыт, и никаких гвоздей», – сказал он затем, а женщина не соглашалась. Сам Джозеф Скотчер – точнее, тело Джозефа Скотчера – и было тем гробом, на который ссылался доктор Кимптон. Он использовал это слово в том же смысле, в каком поэт говорил о ковчеге, – в качестве метафоры человеческого тела. А сказать он хотел вот что: есть лишь один способ узнать наверняка – точность, как вы помните, всегда была пунктиком доктора Кимптона, – болен Скотчер болезнью Брайта или нет. Только один, леди и джентльмены… открыть его тело, точно шкатулку – или гроб, – для чего надо устроить подозрительную смерть, за которой наверняка последует вскрытие. Только оно позволит врачу заглянуть внутрь Джозефа Скотчера и объявить: «У этого человека были абсолютно здоровые почки». Так все и получилось, в полном соответствии с планом доктора Кимптона.