Холси шлепнула Люка по плечу.
— Короче, теперь миссис Йейтс не разговаривает ни со мной, ни с мамой. Такие вот пироги. А ведь я просто хотела поддержать ее в несчастье!
Люк чуть со стула не грохнулся. Все хохотали как ненормальные. Мне показалось, будто я тоже посмеиваюсь, но я не чувствовала своего лица из-за тумана. А может, это был и не туман вовсе, а ядовитый газ, которого никто, кроме меня, не замечает. С трудом встав на ноги, я подхватила свой бокал, сделав вид, что собралась на кухню за добавкой бурбона. Именно так мне и следовало поступить — не раскрывая рта, выйти в кухню. Однако я произнесла:
— Не переживай, Холси. — Смех унялся, и все обернулись в мою сторону. — Мы усадим тебя вместе с остальными безнадежными холостяками.
Выходя, я не стала придерживать дверь, как обычно, и она захлопнулась за мной, как Венерина мухоловка.
Люк пришел через несколько часов. Я лежала в постели и читала роман Джона Гришема в мягкой обложке. В доме Харрисонов полным-полно книжек Гришема.
— Кхм. Привет, — сказал Люк, стоя у изножья постели, как позолоченный истукан.
— Привет. — Вот уже двадцать минут я перечитывала одну и ту же страницу. Туман рассеялся, и я со страхом ожидала, что вот-вот разразился скандал из-за всего, что я наговорила.
— Что это на тебя нашло? — спросил Люк.
Не отрывая глаз от книги, я пожала плечами.
— Она сказала «черножопые». А ее выходка, которой она так гордится? Дикость какая-то! Это тебя не раздражает?
Люк выхватил книгу из моих рук и присел на край кровати. Старое дерево скрипнуло.
— У Холси крыша давно поехала, так что нет, не раздражает. Я вообще не обращаю внимания на ее болтовню и тебе советую.
— Значит, я не такая толстокожая, как ты. — И я гневно свернула глазами. — Потому что она меня реально взбесила!
— Ани, сколько можно, — простонал Люк. — Подумаешь, ошибочка вышла. Представь себе, — он на секунду задумался, — что у твоего знакомого рак и ты отправила ему цветы, а потом выяснилось, что он здоров. Холси ведь не со зла.
У меня даже челюсть отвисла.
— Дело не в том, что она ошиблась. Дело в том, что для нее гомосексуальность — это «диагноз», — воспользовалась я только что прозвучавшей аналогией и жестом заключила слово «диагноз» в кавычки. — В связи с которым надо посылать цветы и выражать соболезнования!
— Знаешь, что? — Люк скрестил руки на груди. — Мне это осточертело.
Я приподнялась на локтях, и белая простыня, как мост, натянулась между грудью и согнутыми коленями.
— Что именно тебе осточертело?
— Эта твоя… твоя… — Люк замялся в поисках слова и наконец выдал: — Обидчивость.