Соседка она была беседливая и часто приплывала к киту посумерничать. Лежала, покачивалась на волнах, смотрела, как он отцеживает из океанской воды креветок, думала: «Вот простофиля: хватать надо, а он цедит, цедит...»
И спрашивала с прдковыркой:
—. Ты все цедишь?
— Цежу, — отвечал кит и спрашивал в свою очередь: — А ты все хапаешь?
Акуле это слово не нравилось, и она поправляла Кашалота:
— Не хапаю — хватаю.
Иногда она говорила киту:
— Шальной ты какой-то. Сам длинный, а ум короткий. Иметь такой захватистый рот и выцеживать креветок. Мне бы такую пасть, как у тебя, я, знаешь; сколько нахватала бы всего.
Цо она и своей пастью хватала немало. Кит сколько раз предупреждал ее:
— Ох, ты и дохапаешься когда-нибудь.
А она отмахивалась от него:
— В океане мне, кроме тебя, бояться некого. А ты обидеть не можешь, я знаю.
И распахивая пошире огромную зубастую пасть, хапала, хапала, хапала все, что встречалось на пути.
По утрам она поднималась из глубины наверх и смотрела на красное солнце. Эх, дотянуться бы до него, отхватить бы кусок поувесистее, узнать, какое оно на вкус, это солнце.
По нескольку раз на день она разгонялась изо всей силы и, выныривая из океана, кидалась в небо. Но солнце было высоко, и Акула напрасно щелкала зубастой пастью.
Звезды она не любила: мелкие, как креветки. Их пусть кашалот выцеживает.
— Мне звезды не нужны, — говорила акула. — Мне бы солнца кусок.
Но вместо солнца хапнула она однажды крючок с наживкой. Сперва хапнула по привычке, а потом почувствовала, что есть нельзя, хотела выплюнуть, да не смогла: крепко вцепился крючок в желудок.
Лежала акула на мокрых досках палубы и глазом смотрела на солнце. Всю жизнь она мечтала дотянуться до него и попробовать, какое оно на вкус.
Акула разевала зубастую пасть, но солнце и теперь было слишком далеко.
Навадился медвежонок Ивашка выпрашивать все у Мишука. Что ни увидит у него, сейчас же лапу тянет — дай. Надоело это Мишуку. И решил он полечить его от этой йривычки. Приходит к нему и говорит:
— А сегодня мне мать дала...
А Ивашка и дослушивать не стал, чего же мать Мишуку дала, поскорее лапу вытянул:
— Дай мне, Миша... Ну хоть немножко.
А Мишуку только этого и надо — чтобы попросил он.
— Зачем же, — говорит, — немножко. Если уж делиться, так честно — поровну.
Размахнулся и шлепнул Ивашку по шее.
Ты чего дерешься? — возмутился Ивашка и уже кулаками замахал было.
Но Мишук остановил его.
— Не дерусь, — говорит, — а делюсь. Мне мать сегодня два раза по шее дала. Я тебе честно, как обещал, половину отдал. Я всегда тебе все даю, что ты просишь.