Я молчал.
— Ты — жалок. Просто жалок. Ничтожество! Мне противно находится рядом.
Еще одна пощечина.
— Мне что — в лицо тебе плюнуть?
От этого предложения внутри начало что-то закипать, но тут сеньорита хищно улыбнулась:
— Нет, есть идея получше! Жди здесь, Элвин. Ты ведь никуда не уйдешь?
Она выбежала из комнаты, а я чуть было не вскочил, чтобы задержать ее. Впервые за все это время апатия отступила, освободив место чувствам и желаниям. Отнюдь не добрым.
Она вернулась быстрее, чем я решил — бежать за ней или снова уйти в себя. В руках было ведро, и прежде чем я успел хоть что-то сказать, она выплеснула на меня его содержимое.
— Ты с ума сошла, — заорал я. — Что это такое?
Грязная вода. Прямо черная. В ней плавали волосы и шерсть брауни. И все это оказалось в равной мере на мне и моей постели.
— Вода, — любезно подсказала девушка. — Брауни только что помыл этаж.
— Какого хрена ты это сделала?
— Показалось, тебе надо немножко взбодриться.
И ушла. Стерва!
Я взглянул на заросшего, жалкого типа в зеркале — и аж передернуло от отвращения. Франческа определенно была права, с этим ничтожеством только так и нужно. Крикнул брауни, велел убрать бардак и греть воду для ванной. Времена, когда я мог вскипятить ее щелчком пальцев, прошли, но это не повод теперь не мыться.
Порезался раз пять, прежде чем удалось завершить бритье. Но я сделал это. И сделал сам.
Через несколько часов я спустился в гостиную в чистой одежде, с аккуратно остриженными ногтями, распространяя запах мыла и парфюма. Франческа стояла у камина и посматривала на меня с опаской, словно не знала, чего ожидать.
— Спасибо.
— Не за что. С возвращением, Элвин.
Больше она не сказала ни слова о моей позорной слабости, и я был благодарен ей за это.
Благодарен и должен. Я был должен ей слишком много…
— Лучше сядь. Надо поговорить.
— Ты меня пугаешь, — несмотря на легкомысленный тон, в ее глазах мелькнула тревога. — Что-то случилось?
— Угу. Я созрел до одного из этих отвратительных «серьезных разговоров». Ловите момент, сеньорита.
Шутка получилась натужной, Франческа даже не улыбнулась. Опустилась в кресло, не отводя от меня встревоженного взгляда. Я сел рядом и попробовал собраться с мыслями, а они, как назло, все куда-то разбежались.
Проклятье, как же нелегко было произнести эти слова!
— Прости меня.
— За что?
— За все.
Перечислять мои ошибки было бессмысленно, мы оба и так слишком хорошо их помнили.
— Я… мне жаль. Мог бы сказать, что никогда не имел злых намерений, но…
— «Намерения не имеют значения», — с грустной улыбкой процитировала она параграф закона.