– Ромашка, спишь? – застал врасплох меня Саша Гусев, свеженький как огурчик, сияющий и улыбающийся мне как родной. Я изумилась его состоянию. Вчера, когда мы расставались на пороге такси, он почти опадал на землю, как подбитый волан, и вот – на тебе.
– Я не сплю, скорее, страдаю, – ответила я вполне честно. – Мне нужно идти к Кренделю, каяться.
– Даже так! Неприятность какая. А в чем?
– Да не важно. Ты как сам-то?
– Лучше всех. А ты как? Завтра тренировка, пойдешь? – спросил он, как ни в чем не бывало.
– А ты что, пойдешь? Я и ходить-то не могу.
– Ага, понятно, – усмехнулся он. – Это ничего. Пройдет. Могу мазь дать, помогает. Хочешь, сам помажу. Где болит?
– Везде. А нельзя меня в этой мази искупать? Слушай, я завтра, наверное, пас.
– Жаль, очень жаль. До завтра уже пройдет. Во всяком случае, станет легче. Это же просто мышцы. – Саша так откровенно огорчился, что я распереживалась. Ишь, какая цаца. Ноги у нее болят, понимаешь.
– Хотя, с другой стороны, клин клином вышибают, – протянула я. – Думаешь, хуже я не сделаю, если пойду?
– Нет, не сделаешь. Наоборот, чем больше будешь тренироваться, тем быстрее все пройдет.
– Думаешь? – поневоле усомнилась я. – А ты-то меня берешь?
– Тебя, Ромашка, я всегда беру! Значит, понравилось тебе? – спросил Саша, и что-то изменилось в его лице в этот момент. Какая-то нежность, что ли? Я кивнула, вполне понимая, что именно он имеет в виду. Кажется, он бы меньше обрадовался, если бы я призналась в любви ему лично, чем в любви к его ненаглядному бадминтону.
– Ладно, пойду, – пробормотала я и встала, за что тут же была наказана острой мышечной болью. Тело как бы кричало мне, что я с ума сошла и что оно, между прочим, категорически против и ни на какую тренировку не пойдет. Но я проигнорировала эти вопли и поплелась к Кренделю – сеять сомнения в его светлой, незамутненной душе.
Я не хочу начинать новую жизнь, мне бы со старой разобраться
Крендель сидел за своим большим столом, полным дорогих канцелярских игрушек, опирался на локти, уткнув щеки в костяшки пальцев, сложенных в кулаки. Он уже довольно долго так сидел, не шевелясь, и задумчиво смотрел на меня, словно пытаясь расшифровать ту околесицу, что я несла тут у него в кабинете, отрывая его от важных дел.
– Ромашина, что ты опять не поделила с Постниковым? Чего тебе не спится в ночь глухую? А? – спросил Крендель, наконец разморозившись и снова зашевелившись. Это был хороший знак – то, что он заговорил.
– Да в том-то и дело, что я с ним вообще ничего не делила. Я его в последнее время даже не вижу.