И тогда княжич закрыл глаза и стал вспоминать свою жизнь в Царьграде тем способом, каким гораздо позже научились и привыкли славяне вспоминать свои прошедшие дни — тем способом, каким только и умеем вспоминать свою жизнь мы сами, их потомки: так берут в руки знакомую с детства книгу и начинают листать ее, подспудно помня, что каждая страница имеет свое число, и подспудно страшаясь ненароком запомнить это число и даже всю череду чисел в книге лучше, яснее, чем ровные дороги строк и событий, бегущих по давно уже сосчитанным задолго до нас с начала и до конца страницам…
Очень скоро княжич безо всяких жил-дорог добрался до слов василевса, начертанных на отдельной странице наискось, сверху вниз, и потому похожих на лестницу или корабельные сходни:
«Хрисанф, ты надеешься дожить до тех дней, когда этот звереныш подрастет и вцепится в горло нашего врага?»
В тот же миг княжич прозрел: во Дворце, в самой глубине раковины, пребывала Тайна, девять лет назад потянувшая его водоворотом Свиного Омута прямо в далекий Царьград. Рука василевса была не самой главной, не самой повелительной силой, забравшей его, последыша. Рука василевса обладала силой только во Дворце, и не сумела бы дотянуться до него через море, через Поле и через северские межи…
Тогда Стимар открыл глаза и своей свободной, левой, рукой крепко сжал верного бегуна, так что он превратился в крохотный комок паутины и мог теперь легко потеряться в траве — но только не на ладони.
И княжич перебросил его на ладонь правой руки. Верный бегун с быстротой воспоминания соскочил с нее на землю и покатился на полночь, не оставив за собой ни на руке, ни на земле никакой видимой тропы.
— Мне должно идти на полдень, в Царьград. Не на полночь, — сказал княжич. — Ты слышишь меня, Глас Даждьбожий?
Он не дождался ответа, как не дождался бы от старого Богита никаких слов, даже если бы вещий старец стоял от него всего в одном шаге на полдень. Ведь княжич уже дал свое слово роду. И пока держала его на себе родовая земля, а не чудесный ромейский лед, он уже не мог нарушить своего слова. Если бы нарушил, то более не нашел бы себе места ни на родной земле, ни за межой погоста, и осталась бы от него на Туровой земле одна неприкаянная тень, под которой чахла бы потом пшеница и всякая трава.
— Я пойду по слову твоему, Глас Даждьбожий! — твердо сказал княжич, чтобы старый жрец не усомнился в нем. — Но знай: в Велесовой Роще ты сотворишь со мной свой обряд, а я не приму его. Ибо должен очиститься наново. По своему. Твори свой, а я сотворю свой. Из Велесовой рощи я вновь пойду по межам. И тогда пойду стороной от Туровой земли. Моя дорога — снова на полдень. Отныне — по своей воле. Я пойду в Царьград.