Подъехав, я вздрогнул от неожиданности. Фонтанная чаша посредине двора поддерживалась большой скульптурой Эпштейна. Прекрасная вещь, что и говорить, но полностью дисгармонировавшая с окружением. Поднявшись по лестнице, я оглянулся и увидал на всех прогалинах и лужайках скульптуры в современном стиле. Издалека я распознал Годье Бржезку, Бранкузи, Сен-Годана, Генри Мура и снова Эпштейна.
Молодой швейцар открыл дверь и проводил меня в мою спальню. Её светлость отдыхает, пояснил он, равно как и остальные гости. Все соберутся через час в вечерних туалетах в большой гостиной.
По долгу службы я постоянно оказываюсь в выходные в разъездах. По пятьдесят раз в году я провожу субботу и воскресенье в разных компаниях, и в результате у меня развилось безошибочное чутьё на обстановку. Едва входя в дом, я уже знаю, всё ли внутри в порядке или неладно что-то. И в этом доме мне не понравилось. В нём дурно пахло. Слабое, еле уловимое дыхание гнили в воздухе не проходило, пока я нежился в горячей мраморной ванне. Я только надеялся, что сумею избежать неприятных ситуаций до понедельника.
Первая из них поджидала меня через десять минут, хотя и вызвала скорее удивление, чем неловкость. Я натягивал, сидя на кровати, носки, когда отворилась дверь и в комнату проник старый косолапый гном в чёрном фраке. Он тут дворецкий, пояснил он, его зовут Джелкс, и он хотел бы лично удостовериться, что я не испытываю недостатка ни в чём и чувствую себя комфортно.
Я отвечал утвердительно.
Он сообщил, что приложит со своей стороны все усилия, чтобы визит прошёл для меня наилучшим образом. Я поблагодарил. Вместо того чтоб выйти, он потоптался и медоточивым голосом спросил разрешения коснуться несколько деликатной темы. Я разрешил.
В общем-то, это насчёт чаевых. Всё, что касается чаевых, приводит его в отчаяние.
Да? Почему же?
Ну, если я спрашиваю всерьёз, то ему не нравится, что, уезжая, гости полагают необходимым оставить ему на чай. Так происходит всегда, и это унизительно и для него, и для гостя. Более того, он понимает, как чувствует себя гость, вынужденный давать на чай больше, чем он может себе позволить.
Он сделал паузу, и два хитрых глаза впились в моё лицо в ожидании реакции. Я пробормотал, что со мной он может об этом не беспокоиться.
Напротив, ответил он, он попросил бы вообще не давать ему чаевых.
— Ладно, — сказал я. — Не будем сейчас это обсуждать. Когда дойдёт до дела, посмотрим.
— Нет-нет, пожалуйста, сэр, — вскричал он. — Я очень прошу!
Я согласился.
Он выразил благодарность и, шаркая подошвами по полу, подошёл ближе. Затем склонил голову набок, сцепил руки у груди на манер проповедника и виновато передёрнул плечами. Он не спускал с меня колючих маленьких глаз, а я сидел в одном носке и гадал, что будет дальше.