— Садись, пожалуйста, — надо отдать ей должное, она всеми силами пыталась бороться с неловкостью. — Только вот к чаю у меня… — она быстро захлопнула хлебницу. — Хлеб что-то плесенью подался, хоть и купила вчера — сразу же было видно, что несвежий!
Ага, вчера. Судя по ее виду, она из дома, минимум, неделю не выходила.
— Да не волнуйтесь вы, Зинаида Ивановна! Мне бы только чаю.
И даже на второй кружке разговор никак не клеился. Она расспросила меня об одногруппниках, еще о какой-то ерунде, но Сережа подначивал: «Дави сильнее», на что я и решилась:
— А вы в отпуске? — с любопытством поинтересовалась я.
Она стала вести себя чуть более естественно к этому моменту:
— Да! Взяла без содержания… опять, — и снова начала оправдываться — будто только этим и привыкла заниматься. — Как-то сил у меня нет. К врачу думаю сходить… Постоянно нехорошо себя чувствую, наверное, витаминов не хватает… Понимаешь?
Я поймала ее взгляд:
— Понимаю, — она приглушила свое бормотание и снова отвернулась.
Не нужно было произносить вслух, каких именно «витаминов» ей не хватает. Нет, она просто больше не видела смысла ни в чем. И вдруг я поняла, что Сережа был прав, когда настраивал меня на строгость. Все, кто переступал порог этого дома в последние месяцы, жалел ее. Все без исключения! И, как я видела теперь, — это не помогает. Значит, надо бить тараном — лишь бы она перестала оправдываться за то, что не может справиться с болью. Ведь это и есть ее стратегия — пережить очередной визит очередного жалостливого лица, чтобы ее наконец-то оставили в покое!
Она снова попыталась сгладить неловкую паузу:
— Артем недавно заходил. Такой хороший парень! Про институт рассказывал…
Я без стеснения перебила:
— А вам нравится, когда он приходит?
Она наконец-то посмотрела прямо на меня. И произнесла уже немного другим голосом после долгого молчания:
— Конечно. Но… он приходит, потому что чувствует себя обязанным… И нам сложно разговаривать…
— А чего бы вы сами хотели?
Она смотрела на меня, не отвечая.
— Зинаида Ивановна! — я даже тон голоса повысила. — Чего вы сами хотите?
Она заморгала часто, чтобы я не увидела в навернувшихся слезах очевидный ответ — «ничего». Она ни-че-го не хочет. А я — последняя мразь, которая бьет и без того слабого человека. Но мразь, понимающая, что пусть она меня посчитает быдлом, невоспитанной тварью — да что угодно! Лишь бы она думала сегодня вечером о моей невоспитанности, чем в стотысячный раз листала альбом с детскими фотографиями. Поэтому я решила давить и дальше — пусть даже и расплачется, но она меня удивила: