— Эфра! — юноша повернулся к старой рабыне, тоже успевшей одеться и взять свою корзинку. — Ступай вперед, отвяжи моего коня и веди его во дворец. Для охраны возьми Тарка. А мы с госпожой пойдем пешком — я хочу поговорить с нею так, чтобы нас не слышали и не подслушивали.
Эфра поклонилась, а Андромаха, повернувшись к зарослям, звонко позвала:
— Тарк! Ко мне!
Громадный пес тут же явился на зов.
— Тарк, ты пойдешь с Эфрой, — приказала женщина. — Вперед пойдешь, понял?
Пес вильнул хвостом и, ткнувшись мордой в руку хозяйки, послушно побежал вслед за рабыней, уже исчезавшей в полумраке зеленого коридора акаций.
— Что-то случилось? — спросила Андромаха, заглядывая снизу в нахмуренное лицо юного царя.
— Идем! — он тоже зашагал к тропе, стараясь идти медленнее и делать шаги покороче, чтобы женщина могла поспевать за ним. — Да, случилось. И нам с тобой нужно кое-что решить. Сегодня и сейчас.
Суровость его голоса и жесткий тон насторожили и даже слегка испугали Андромаху.
— Что? Скажи… — проговорила она, робко касаясь его руки.
Они шли среди тихо шелестящих акаций, чьи пушистые ветви задевали их и осыпали зелеными чешуйками. Редкие блики солнца, проникая то тут, то там в прорехи зеленой стены, скользили по их лицам и плечам.
— Менелай приехал, — сказал глухо Неоптолем. — Сегодня пришли два корабля, завтра к утру должны подойти два других — с ними приплывет Гермиона, дочь царя Спарты.
— На которой он хочет тебя женить? — спросила Андромаха, без раздражения и без удивления. — Но ведь год назад они уже приезжали…
— Да, — голос юноши звучал жестко, он невольно, волнуясь, ускорял шаги, и его спутнице приходилось почти бегом догонять его. — Менелай давно задумал эту женитьбу. Стань я одним из базилевсов во Фтии, разделенной на три части и очень небогатой, ему, возможно, и не так уж хотелось бы меня в зятья… Но Эпир достаточно велик и богат, а главное, после разделения Фтии с соседствующей Фтиотидой у нее нет выхода к морю, а здесь — огромная морская граница. И царь Спарты давно мечтает о союзничестве со мной. Потому год назад он и привез сюда Гермиону. И она, как назло, тут же в меня влюбилась!
Последнее восклицание вырвалось у Неоптолема невольно, и в нем прозвучала такая злость, что Андромаха чуть вздрогнула.
— Разве она виновата в этом? — спросила молодая женщина. — Она — твоя ровесница, и…
— Ничего подобного! Она на два года старше. Ей уже девятнадцать.
— Но я старше тебя на семь лет, — слегка улыбнувшись, сказала Андромаха. — Мне же двадцать четыре.
— Сколько лет тебе, не имеет никакого значения — отрезал Неоптолем. — Да и сколько Гермионе, тоже неважно. Она влюбилась в меня, а я ее не люблю, потому что вот уже четыре года люблю тебя. Это мы оба знаем и не об этом сейчас говорим. Год назад, когда Менелай явился со своим сватовством, я отговорился тем, что еще слишком молод для женитьбы. Я надеялся, что Гермиона вскоре забудет обо мне и выйдет за кого-нибудь — о ней говорят, что она чуть похуже своей матери Елены, а так тоже красавица. Я и сам вижу, что она красива, и даже очень, и думал… Так ведь нет! Менелай говорит, за год она извелась мыслями обо мне и извела отца мольбами снова сюда приехать и все же мне навязаться!