Ева принялась медленно, осторожно накладывать мазь на рану. Она ждала вердикта. А в роли судьи выступал тот, кто уверял, что никогда не судит.
Адам не показывал своих чувств. Рука его вовсе не казалась напряженной. Мягкий рассеянный свет придавал кухне уют, создавая ощущение покоя.
В наступившей тишине Ева вдруг необычайно остро почувствовала, что близость Адама и тепло его кожи действуют на нее как настойка опия. Ее вновь охватило опасное желание сбросить с себя броню, раскрыться, слиться с ним, раствориться в нем.
– Порой судьба не оставляет нам выбора, и мы следуем единственно возможным путем, однако наши поступки, даже подсказанные любовью, делают нас отверженными, – тихо произнес пастор.
Медленно подняв голову, Ева встретила его взгляд.
В глазах Адама читалось понимание, и ей внезапно открылось: никто не расспрашивает священника о нем самом. Никто не видит его подлинного «я». Прихожане стремятся найти ответы на свои вопросы, их волнуют собственные желания и нужды. Пастор для них – человек, достойный доверия, обладающий определенными качествами, такими, как доброта, надежность и красивая наружность. Они находят в нем то, в чем нуждаются.
И она не исключение.
– Вы, должно быть… одиноки, – вырвалось у нее. Она не добавила: «как и я». Ева знала, что Адам угадал ее мысль.
И почему только ей казалось, что его синие глаза похожи на тихие озера? Впрочем, вода наделена могучей силой, она вольна подбросить ввысь на гребне или затянуть на дно, швырнуть в пучину или вынести на спасительный берег.
– Две, – прошептал он. В его тихом голосе слышалась решимость шахматиста, сделавшего ход. Губы Евы удивленно приоткрылись. – Это и мое число, леди Булман.
Они посмотрели друг другу в глаза.
Ева сидела так близко, что могла различить крошечный шрам около его уха. Или разглядеть, что его черные ресницы золотятся на концах. Рассматривая лицо Адама, она вдруг ощутила острую щемящую боль.
За окном начал накрапывать мелкий дождь.
Всего лишь две. Да он сама невинность. В отличие от всех остальных мужчин, которых она знала. Должно быть, Адам об этом догадывался. И все же Ева не могла избавиться от назойливых мыслей, которые лезли ей в голову. Ее терзало незнакомое грубое чувство ревности. «Кто сжимал тебя в объятиях? Кто ощущал тяжесть твоего тела? Вкус твоих губ? Радость близости? Чьи обнаженные ноги сплетались с твоими ногами? Кто видел, как твои сомкнутые ресницы темными полукружиями ложатся на щеки, а золотистые кудри рассыпаются по подушке, когда ты спишь? Чье лицо царапала по утрам пробивающаяся щетина на твоих щеках? Какой ты, когда теряешь голову, преподобный Силвейн?»