Вновь наступило долгое молчание. Но Адам готов был сидеть возле Оливии столько, сколько ей будет нужно.
Чем дольше оставался он в неподвижности, тем острее ощущал неимоверную усталость. Все его мышцы, изнуренные постоянным трудом – колкой дров, сооружением изгородей, починкой крыш и самой грубой работой, – ныли, напоминая, что он пытается изгнать из своего сердца любовь или хотя бы избавиться от желания, как изгоняют бесов, когда человек одержим. Адам понимал: стоит позволить чувству взять верх, и его ждет судьба Оливии, ведь они мало чем отличаются друг от друга. Он такой же упорный и несгибаемый, как она. Адам хорошо себя знал.
Уступив любви, он не сможет отказаться от нее, и жизнь превратится в нескончаемую муку.
«Прекрасное страдание», так назвала любовь леди Фенимор. Адам невольно задумался над ее словами. Страдание? О да. Прекрасное? Едва ли. Ему вдруг вспомнилось лицо Евы, когда та держала ребенка на руках. Он закрыл глаза, и перед ним тотчас возникла необычайно яркая картина.
Наконец Оливия выпрямилась и плотнее запахнула наброшенную на плечи шаль.
– Я рада, что ты отдал мне эту миниатюру, – произнесла она и, повернувшись, искренне улыбнулась Адаму. Улыбка вышла скупой, в ней сквозила непреклонная решимость воина, идущего на битву. И все же Оливия улыбнулась. – Спасибо, Адам.
– Мне уйти?
– Как хочешь. Пожалуй, я еще немного посижу здесь, если ты не против.
Адам не возражал.
Идя к дому по садовой дорожке, он оглянулся. Оливия, слегка нахмурившись, рассматривала миниатюру. Возможно, искала что-то знакомое в чертах лица той юной девушки на портрете.
Перед сном Ева в последний раз зашла в покои Хенни. В гостиной ее обдало обжигающим жаром – в камине ярко полыхал огонь. Когда она вошла в спальню, ей едва не стало дурно от жары.
Лежащая в постели Хенни, укрытая грудой одеял, выглядела вдвое массивнее и крупнее обычного. Ее лицо блестело от пота. Служанка что-то бессвязно бормотала. Еве показалось, что она различила слова «Постлуэйт» и «крысы», а потом «Ева» и «грубая, неотесанная девчонка». Ее охватила тревога. Желудок стянуло тугим узлом, к горлу подступила тошнота. Ева осторожно прижала ладонь ко лбу Хенни и испуганно вздрогнула, почувствовав сильный жар.
Больная внезапно застонала. Этот жуткий, потусторонний звук, не похожий ни на человеческий голос, ни даже на звериное рычание, заставил Еву похолодеть. Она беспомощно поправила раскиданные, смятые одеяла и заботливо подоткнула их непослушными, трясущимися от страха руками. Но Хенни, разметавшись на кровати, снова сбросила их с себя.