— Ты не знаешь, ее собираются казнить публично? — спросил он, не желая расставаться с последней надеждой.
— Разумеется. В данном случае публичность казни имеет гораздо большее значение, чем в любом другом. Чтобы индейцы признали ее мертвой, они должны собственными глазами увидеть ее тело, и Овандо это прекрасно известно.
— Тогда я его убью.
— И что толку? — безнадежно спросил Писарро. — Зло уже свершится, а месть — глупое развлечение. Самое глупое и бессмысленное, какое только можно представить.
— Кто тебе это сказал?
— Это я так говорю. Не забывай, уж у меня-то достаточно причин для мести, хотя бы моим братьям, но я не собираюсь им мстить, — он горько улыбнулся. — Однажды меня укусила свинья, а я в отместку перерезал ей глотку. И что же? В ту же минуту до меня дошло, что, если я брошу ее посреди поля на съедение падальщикам, отец на мне живого места не оставит, вот и пришлось тащить ее до самого дома. Тогда-то я и понял всю бессмысленность мести.
— Ну, не всегда месть бывает бессмысленной.
— Может, и не всегда, но когда речь идет об убийстве человека — почти всегда, — он поднялся, давая понять, что разговор окончен. — Так что оставь Овандо в покое. Забирай родных, отправляйся с ними на остров вашей мечты, и да пребудет с вами Бог. Клянусь, будь у меня жена и дети, я не стал бы ждать, пока какой-нибудь сумасшедший предложит мне участвовать в завоевании сказочной империи.
На следующий день канарец простился с Алонсо де Охедой и Васко Нуньесом де Бальбоа, который пообещал передать от него прощальный привет брату Бернардино де Сигуэнсе, и под тихий шум дождя, безучастно падающего с неба и освежающего горячий воздух, отправился обратно в Харагуа в полном убеждении, что ноги его больше не будет в Санто-Доминго.
В сердце его еще живы были тяжкие воспоминания об этом городе, да, он был недолго счастлив здесь с любимой женщиной, но вскоре пришлось противостоять Святой Инквизиции, потом присутствовал при гибели большой флотилии, и, наконец, сражался в поединке, который окончился страшной смертью несчастного капитана Леона де Луны.
Присутствовать на казни Золотого Цветка оказалось выше его сил; он знал, что уже ничем не сможет ей помочь, а потому предпочел оказаться как можно дальше от места казни, пытаясь успокоить свою совесть тем, что, в конце концов, его верная подруга сама выбрала свою судьбу.
Уже в сумерках Сьенфуэгос наткнулся на тело индейца, свисавшее с высокой ветки над самой тропинкой, и надолго застыл, не в силах оторвать взгляд от этого ужасного зрелища, пытаясь понять, что заставило этого несчастного человека так поступить.