— И потом, знаете ли, у меня тоже есть батюшка, — Золотце комически спрятал лицо за манжетой, — легендарный, как известно. И он, к примеру, нашу деятельность одобряет.
Хэр Ройш-младший снова прикрыл глаза — на сей раз невольно; так проще было осознать хитрое движение, в которое пришли пружины и шестерёнки тонких весов от одного этого высказывания.
В день, когда оскопист Веня сознался в своей инициативе по расклеиванию листовок, хэра Ройша-младшего, пусть он того и не показал, неожиданно задели за живое слова первокурсника Ивина. Любая политическая деятельность — а отрицать тот факт, что занимался новоиспечённый Революционный Комитет именно ей, было бы нелепо — является, в сущности, парадоксальной, поскольку требует одновременно публичности и скрытности. Парадокс этот кажется неразрешимым, но тем не менее с разгромом квартиры Коленвала (сие прозвище пришло на ум само, поскольку гармонировало с метафорой весов) он именно что разрешился, а нынешнее сладкое чувство подкрепило выводы окончательно.
Люди всегда будут делиться на громких, желающих стоять впереди колонны, и тихих, предпочитающих колонну исподволь направлять. Возможно, вторые и не каждый раз добиваются успеха, но зато они почти ничем не рискуют. Первые же невольно становятся марионетками — нет, не потому вовсе, что вторые умнее и хитрее; первые сами превращают себя в кукол, оказываясь заложниками образа, толпы, обещаний.
Хэр Ройш-младший никогда не хотел быть первым.
Именно поэтому слова об одобрении батюшки Золотца — подразумевавшие, что тот осведомлён о деятельности сына сотоварищи, — рефлекторно смущали его, но сей рефлекс следовало подавлять. Да, любой новый человек, которому известно о существовании настоящего Революционного Комитета, представлял собой дополнительную опасность, поскольку, как и заметил тогда первокурсник Ивин, гипотетически мог их выдать.
Но путь постоянной тревоги непродуктивен. Без доли риска добиться ничего не выйдет, а безымянное чувство под названием «гордость» стоит того, чтобы рисковать.
Если быть откровенным, до сегодняшнего дня хэр Ройш-младший и сам не относился к листовкам в полной мере серьёзно. Как и прочим, ему нравилось сочинять вариации несбыточного, и в этом деле он не халтурил, отговариваясь недостижимостью планов. Нет, всё, что делал Революционный Комитет, делалось всерьёз, и всё же в глубине души оставалось анекдотом.
Но вместо финальной комической реплики Охрана Петерберга припечатала кулаком по столу, и шутка обернулась былью. За ней открывались интереснейшие перспективы, обдумывать которые хэр Ройш-младший, откровенно говоря, пока что не решался. Он откладывал их на сладкое.