— Если оставить в стороне иронию, да, это имеет практический смысл, — кивнул хэр Ройш-младший. — Во-первых, наши действия постепенно начинают граничить с опасными. Вероятно, придётся артикулировать это ещё раз для всех причастных, во избежание потенциального недопонимания. Во-вторых, мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь вроде господина Коленвала что-нибудь… учинил. Я не считаю себя вправе, господин Скопцов, кому-либо препятствовать, но полагаю, что общая осведомлённость о планах друг друга пойдёт на пользу всем.
— Ещё немного, и я поверю, что мы в самом деле заняты чем-то серьёзным, — рассмеялся Золотце. — А вы укоряете меня романным мышлением!
Хэр Ройш-младший недаром обучался в Исторической Академии — он имел некоторые представления о том, как часто подобные эскапады с криками на улицах и даже забастовками случались раньше в одном только Петерберге. Из них редко выходило хоть что-то вразумительное — пределом росского бунтарства оставался твиров бальзам. А вернее, само название «твиров бальзам»; разумеется, была ещё Тумрань — но от Тумрани, сколь бы кошмарной её ни считали, не сохранилось даже нарицательного клише. Зато как-то раз работники и слуги одного из членов тьверского Городского совета утомились его пустыми роскошествами, ввиду чего очередные бочки с местным самогоном на дубовой коре отправились не на стол к яствам, а прямиком под топор. Сгорел особняк, сгорел его владелец с семейством, и, если верить хроникам, многие затаили дух в ожидании волны общественного недовольства, готовой смести старую власть к шельмам.
Это было относительно недавно — меньше двадцати лет назад, но сегодня мало кто смог бы объяснить происхождение иронического названия «твиров бальзам», которым работники и слуги собирались «утешить душу» сгоревшего графа. А на востоке, дальше от Тьвери, и напитка-то этого наверняка не знали. Волны не случилось, вспышка схлопнулась.
Не в том ли здесь дело, думал хэр Ройш-младший, что кричать на улицы и поджигать бочки с самогоном обычно выходят люди первого толка, жаждущие оказаться во главе колонны? Не в том ли, что люди охочи до скороспелых решений и сломов, в то время как функциональными могут быть лишь постепенные изменения?
Так ли, в самом деле, сложно вылепить из бестолкового общественного недовольства нечто стоящее?
Граф Набедренных — по-своему безусловный светоч и интеллектуал — сочинял листовки ради собственной же умственной гимнастики, а убеждения его иронически совпадали с чаяниями толпы, но вряд ли были ей полностью понятны. Таковы издержки высокого аристократического слога. Но хэр Ройш-младший, заручившись поддержкой Золотца, добавил к опусам графа свои — решённые в чуть более радикальном тоне. Саркастическое требование прогрессивного налога на бездетность при отсутствии должного образования можно и не уразуметь, а вот прямой призыв проигнорировать новый закон — вряд ли.