— Мне нужно будет записаться к врачу, — тянусь к его губам и собираю остатки сил, чтобы крепко его удержать.
— Поедем вместе. Всю ответственность я беру на себя, — отстранившись, он изучает меня пристально. — Даже лучше, чем я себе представлял. Сложно будет вернуться к презервативам.
И тут я кое-что понимаю:
— Ты знал, так ведь? Все это время ты знал.
— Это было слишком хорошо, чтобы остановиться, — он невинно целует мое полное тревоги лицо. — Кроме того, мы сможем попросить доктора подобрать тебе таблетки, раз уж там будем.
— Можем?
— Да, — отвечает он уверенно. — Теперь, когда я обладал тобой без каких-либо преград, я хочу большего.
Мне нечего на это сказать.
— Не возражаешь, если мы поспим на диване в моей студии? — спрашивает он.
— Зачем?
— Там мне спокойно, а еще и с тобой в моих объятиях я буду спать чертовски хорошо.
— С удовольствием.
— Хорошо, не то чтобы у тебя был выбор, — он берет меня в охапку и переносит обратно в студию, где осторожно сажает на старый, поношенный диван, после чего устраивается сам и прижимает меня спиной к своей груди. Кладет голову мне на макушку так, что перед нами обоими открывается потрясающий вид. Обволакивающая нас тишина дает мне возможность поразмыслить над вопросами, которые мне по-прежнему необходимо задать.
— Почему ты не позволял мне тебя целовать? — шепчу я.
Спиной чувствую, как он напрягся, и мне это не нравится.
— Я не буду больше отвечать на твои вопросы, Ливи. Не хочу, чтобы ты опять убежала.
Беру его руку и прижимаюсь к ней губами в ласковом поцелуе.
— Я не убегу.
— Обещай мне.
— Обещаю.
— Спасибо, — он тянет меня, помогая перевернуться и устроиться к нему лицом. Хочет зрительный контакт, когда мы будем говорить.
— Поцелуй — это очень личное, — говорит он, притягивая меня к себе и даря долгий, медленный, пьянящий поцелуй, от которого мы оба довольно мурлычем.
— Так же, как и секс.
— Ошибаешься, — он отстраняется и изучает мое сбитое с толку выражение лица. — В сексе личное есть только при наличии чувств.
Я тут же парирую:
— У нас есть чувства.
Он улыбается и совершает искусный чувственный жест, покрывая мое лицо влажными поцелуями. Я его не останавливаю. Позволяю ему абсолютно себя поглотить. Тону в его любви, пока он не решает, что мое лицо получило достаточно личного. Знание правил Миллера, запрет на поцелуи и прикосновения, посылает теплое чувство удовлетворения глубоко в самое мое существо, облегчая боль, которая сжимала меня с момента откровения. Он позволяет мне целовать его, прикасаться к нему и чувствовать. Все те женщины лишены чего-то до безобразия приятного.