— И вот на обеде другие русские дают ему дозу цианида, которая способна уложить пять взрослых мужчин, и что? Ничего не происходит, поэтому запасной план — ему стреляют в спину с револьвера. Но он все равно жив. Фактически, у Распутина хватает сил, чтобы попытаться задушить убийцу, и в него стреляют еще три раза. И ему все еще хватает сил встать! Поэтому его бьют до кровавого месива, заворачивают в простыню и бросают в ледяную реку. Но ты только послушай…
Его глаза сияют. Такой же взгляд я вижу, когда мама рассказывает о черепахах, а Бридж — о тарелках.
— Во время вскрытия обнаружили, что фактической причиной смерти стала гипотермия. Его убила река! Не яд, пули или кулаки, а мать-природа. Так еще и руки его были заморожены в вертикальном положении, а значит, он пытался выбраться из-подо льда.
— Что? Нет...
Перед табличкой магазина с выгравированными золотыми буквами фотографируются немецкие туристы. Мы быстро пробегаем мимо, чтобы не испортить кадр.
— Но это еще не всё, — продолжает Сент-Клер. — Когда его тело кремировали, он сел. Нет, правда! Видимо, товарищ, который готовил тело, забыл разрезать сухожилия, и они сжались, когда труп загорелся…
Я одобрительно киваю.
— Гадость, но круто. Продолжай.
— …тело и ноги согнулись, но все же. — Сент-Клер торжествующе улыбается. — Все сошли с ума, когда это увидели>2.
— И кто утверждает, что история скучная? — Я улыбаюсь в ответ, и всё прекрасно. Почти. Поскольку в этот момент, мы пересекаем порог США, и теперь я дальше от школы, чем когда-либо. Моя улыбка дрожит, и я возвращаюсь к своему естественному состоянию, нервозному и странному.
— Знаешь что, спасибо. Остальные всегда перебивают меня прежде… — Он замечает изменение в моем поведении и останавливается. — С тобой всё хорошо?
— Нормально.
— Да? Тебя когда-нибудь говорили, что ты ужасная лгунья? Ужасная. Худшая из всех.
— Просто… — я колеблюсь из-за смущения.
— Да-а-а-а?
— Париж такой... чужой. — Я борюсь за правильное слово. — Пугающий.
— Неа, — тут же отмахивается Сент-Клер.
— Тебе легко говорить. — Мы обходим величественного джентльмена, который наклонился взять на руки свою собачку, бассет-хаунда с отвисшим животом. Дедушка предупредил меня, что на тротуарах Парижа полно собачьих мин, но до сих пор они мне не попадались.
— Ты знаком с Парижем всю жизнь, — продолжаю я. — Свободно говоришь на французском, одеваешься как европеец...
— Что, прости?
— Ну, ты знаешь. Хорошая одежда, хорошая обувь.
Он поднимает левую ногу, обутую во что-то потертое и громоздкое.
— Типо этого?
— Ну, нет. Но ты не ходишь в кроссовках. А я белая ворона. Не говорю на французском языке, боюсь метро и должна, вероятно, ходить на каблуках, но я ненавижу каблуки…