Таня понимающе качнула головой и засмеялась. Мокрые ее ресницы дрогнули, наконец‑то и щеки чуть зарумянились, она хлебнула чаю.
— Понимаю. Расскажи что‑нибудь про себя. Ты мне ничего не рассказываешь.
— А что рассказывать? — Сел чуть боком и, подтянувшись к спинке дивана, упер локоть в изголовье. — Говорю же, моя мать училка. Она очень серьезно подходила к вопросам воспитания и всеми силами старалась вырастить из меня приличного человека…
Так глаза у него при этих словах хитро блеснули, что Таня закономерно спросила:
— А ты?
— А я усердно этому сопротивлялся.
— Ну ты же учился в школе олимпийского резерва…
— Да, но это совсем не мешало мне сопротивляться, — улыбнулся он и потер кончик носа. Сам считал, что его улица вырастила, потому что, несмотря на все старания матери, никогда не был домоседом и пай — мальчиком, каким его хотели видеть родители. Мать, в основном. Отцу, кажется, всегда было все равно. — А вообще, я с детства был везунчиком. Пацаном всегда находил то деньги, то золотишко…
Всегда про него так и говорили, что везунчик он по жизни, все к нему с детства будто само в руки плыло, легко давалось. Удивлялись окружающие. Всегда Вуич знал, где, что и как достать, с какими людьми можно и нужно договориться. Никакая авантюра мимо него не проходила.
— И правда везунчик. А к нашему берегу то дерьмо, то щепки.
Лёня расхохотался. Таня сначала хихикнула, потом рассмеялась тоже, задорно так и весело, сбрасывая остатки утреннего напряжения.
— А чем ты увлекался?
Он легко пожал плечами.
— Спорт. Спорт, спорт… Не было у меня больше увлечений. Таких, чтобы я озаботился и дух захватило, не было.
— И бабы, — добавила Татьяна с ироничной улыбкой.
— И бабы, — мягко усмехнулся, — как же без баб…
Таня сделала медленный глоток и долго смотрела в его блестящие зеленые глаза. Потом обежала взглядом лицо: высокий лоб, твердые, четко — очерченные губы, чуть островатый нос, — да, у таких везунчиков, которые все знают и все умеют должен быть именно такой, чуть островатый нос.
— Лёня зачем я тебе? Ты увлеченный человек, с активной жизненной позицией. Зачем тебе такая нудная и скучная женщина, как я? — задумчиво спросила Таня, пытливо вглядываясь ему глаза.
Потому что люблю: хотелось сказать. Потому что любил, нужна.
Столько раз он произносил это слово. Бесчисленное количество раз. Всегда говорил, что любит всех женщин, ведь женщины для этого и рождены, ведь поэтому они, тонкие и слабые существа, сделаны из ребра Адама. И ведь любил каждую по чуть — чуть. Кого‑то за доброту душевную, кого‑то за сексуальность, кого‑то за вкусно приготовленное мясо. И только Танюшу свою — без меры. Давно уже любил ее без меры. И именно ей не мог сказать этих нескольких слов. Боялся. Страшно боялся, что не поверит и рассмеется в лицо.