Кроме школы, за его спиной еще три года службы в армии и одно лето, последнее лето, полное размышлений и тайных тревог за свое будущее.
С каждым днем Тома открывал в себе другого человека. Этот, другой, немногим отличался от первого. Он тоже хотел веселиться, быть любимым, но все, чего он хотел, должно быть не мимолетным, а прочным. И сейчас этот другой человек все чаще и чаще начинал возвращаться к своему разговору с Динкой. Динка тогда велел ему подумать… найти его… сообщить. Обещал помочь. А сможет ли? Тома не сомневался — сможет! Динка был не из тех, кто бросает слова на ветер. Он знал, что Динка сделает для него все возможное, как брату подаст руку, только бы он захотел, осмелился… Беда была в том, что Тома все еще не мог решиться, не хотел огорчать Старика, чего-то боялся… Чувство, которое их связывало, все еще не потеряло силу. Хотя Тома понимал, что Динка был прав, когда говорил ему о будущем, но как махнешь рукой на все то, что окружало его здесь, дома? Как только он входил во двор, сразу же воскресало его детство. Кричало о себе из каждого угла. Воспоминания хватали за руку и вели по комнатам. В памяти откуда-то появлялись два вола, которых Старик сделал ему из кукурузных початков, слышался перелив узорчатой дудочки, которую он принес ему с чипровской ярмарки. Горбатый вяз напоминал ему о Дако… Так раз от разу развеиваются осенние листья под свист гайдуцкого ветра.
Из-за этих мыслей ему не сиделось дома.
Едва закончив работы по хозяйству, Тома удирал со двора и отправлялся к холму, на виноградники. Осенние краски захватывали его своим разнообразием. Пламя акаций переплеталось с желтизной шелковиц и вязов. Еще живая кое-где зелень сливалась с ультрамарином неба, а медные шапки дубов грозно нависали над поздним румянцем диких груш. Тома вбирал в себя эти цвета, и ему казалось, что он попал в какой-то фантастический мир, где он чувствовал себя сильным, бесстрашным путником, который должен достигнуть своей цели. Кто знает почему, в эти минуты в сознании его всплывал образ Марги. Улыбаясь, она звала его, говорила дорогие ему слова, но тут откуда-то возникал обходчик с острым огоньком своей сигареты, и мир вокруг гас, обретая прежние цвета и формы. Осенние краски мешались, поле умирало, погребенное в собственной тишине, и только потрескивание падающих сухих виноградных листьев напоминало о вечном круговороте, одинаковом и для людей, и растений, и птиц. Тома бессознательно жевал подобранный виноградный лист. Сладковатый вкус стебелька сливался с терпким привкусом купороса, но он не чувствовал этого. Шагал, задумавшийся, сосредоточенный. Люди, лица мелькали в его памяти. Всплывали образы тех людей, которых он хорошо знал. Одни всплывали лишь на миг, другие задерживались дольше. И только Динка больше всех оставался вместе с ним. Он видел его согнувшимся над лопатой, худощавого, с морщинистым, но моложавым лицом, с маленькими вытянутыми назад ушами. Когда Тома впервые встретил его, то подумал, что они сверстники, и удивился, узнав, что Динка бывший партизан.