Поцелуй на морозе (Дравич) - страница 35

После спектакля я стоял в проходе, разгоряченный нашим общим успехом, отовсюду тянулись ладони для рукопожатий, дружеских похлопываний по спине, мне понимающе подмигивали. Вокруг звучали слова: Молодцы, ребята! Отлично! Здорово! Так держать! Продолжайте в том же духе!

Последним из поздравляющих подошел престарелый русский еврей Марк Живов, имевший большие заслуги как переводчик с польского, выпустивший пятитомного русского Мицкевича – и, взяв меня под руку, спросил, иронически сощурив щелки глаз, на безупречном и напевном, как у всех уроженцев восточного пограничья, польском языке:

– Ну как, коханый пан Анджей? Как писал наш великий пророк Адам: «И немцы тоже люди», правда?

– Правда. Тоже.

Правда и то, что годом спустя здесь же, в зале, расположенном напротив, общее собрание московских писателей заочно и единогласно расправилось с Борисом Пастернаком. Не могу забыть и об этом.

Сколько из них участвовало и тут, и там?

Ситуация изменилась, подсказывает мне внутренний голос, заставляя помнить об обстоятельствах места и времени. Да, конечно. Так было много раз. Но они участвовали и в создании этой ситуации.

Что реально зависело от них? Как измерить вину и ненависть? Чего можно требовать от обитателей того мира с его стопудовой тяжестью, заставляющей этих людей единодушно распинать великого русского поэта?

…Тоже люди, правда?

Память сохранила еще своего рода приложение к дневнику фестивальной поры. Слегка размытый от времени, из этой памяти возникает портрет мужчины средних лет с упитанным, но интеллигентным – чуть ли не профессорским – лицом, в очках, с волнистыми прядями волос.

Михаил Георгиевич Первухин, в 1952 – 1957 годах член Политбюро (тогда называвшегося Президиумом) ЦК КПСС.

История, на первый взгляд, не слишком содержательная, но в определенном смысле тоже поучительная.

Про этого Первухина мы нафантазировали себе во время какой-то демонстрации. Их неизменно украшали огромные портреты вождей, наших и советских, особенно бросавшиеся в глаза тогда, когда телевидения еще не было. Первухин висел в конце, рядом с Сабуровым: этих двух деятелей сорока с небольшим лет Сталин после XIX Съезда отобрал для включения в состав высшего руководства, отобрал, как утверждают советологи, чтобы компенсировать сокращение старых кадров, обреченных им на постепенный отстрел. Ничего об этом я тогда, ясное дело, не знал, но на фоне толстощеких, квадратных, курносых и тупых физиономий остальных членов Президиума (поразительная и непрестанно возобновляемая общность внешних черт этих, как их назвал Ян Юзеф Липский, «мордасов» – примечательная черта!) интеллигентность облика Первухина бросалась в глаза. Мы, в нашем СТС-овском кругу, начали в шутку сочинять про него разные истории, будто это наш человек, которому вскоре предстоит выдвинуться. К удовольствию и пущей веселости фантазеров, действительность включилась в наши игры: Первухин явно делал карьеру, занимал всё более высокие должности, а его портрет перемещался с конца к влиятельному центру. Года два он был первым вицепремьером. Тогда мы и придумали телеграмму, якобы полученную нашим небольшим театром из Москвы: «Большой театр ждет тчк Приезжайте скорее тчк Первухин».