Что ж, хохма как хохма. Но жизнь вмешалась и тут. Мы действительно отправились в Москву. Состоялось выступление, хотя не в Большом театре, а в ЦДЛ. А еще раньше, в пору моей предфестивальной беготни по столице, наступило двадцать второе июля – «праздник народной Польши». В те патриархальные времена существовало правило, что оказавшийся за границей поляк сам, без специального приглашения, шел в этот день на прием в наше посольство. Пошли и мы, группа корреспондентов. Было весело, бестолково, алкогольно – под утро самые романтичные отправились плавать на лодках по близкому пруду, не подозревая, что могут всполошить тени Коровьева и Бегемота, так как лишь лет десять спустя это место, названное Булгаковым Патриаршими прудами, стало целью паломничества читателей «Мастера и Маргариты». Это, впрочем, не относится к делу. А относится к нему и даже составляет его ироническую кульминацию момент, который я запомнил. Был уже поздний вечер, я разговаривал с кем-то, стоя в дверях одного из залов. Вдруг меня слегка отодвинули – рядом прошел Хрущев, остановился у стены, взял бокал и с любезной улыбкой выслушал несколько приветственных фраз посла Тадеуша Геде. Кстати, он нисколько не был похож в ту минуту на свои позднейшие кругломордые и свиноподобные изображения. Мне он показался худощавым, непринужденным, но доброжелательно дистанцированным от собравшихся. Он что-то сказал, пожелал братской Польше и Гомулке всего доброго, провозгласил тост. Но я на него уже не смотрел, а устремил взгляд на человека, вошедшего вслед за ним и остановившегося сзади, не отрывая глаз от носков своих ботинок. Лицо у него было красное, мрачное, опухшее. Точно его отлупили по этой физиономии или он наплакался, как бобёр. Что за контраст с олимпийским спокойствием и ясным взглядом на портретах!…
Как вы уже поняли, это был он – Михаил Георгиевич, наш избранник, реальный и выдуманный в одно и то же время. Я смотрел на него в момент, когда он грохнулся, как говорят русские, «мордой об стол»»: поставил не на ту карту, когда за месяц до этого решалась судьба Хрущева, поддержал его противников, названных потом «антипартийной группой». Но Никита с помощью Жукова (смещенного со своей должности несколько месяцев спустя) овладел ситуацией. Теперь судьба нашего фаворита была предрешена. Он не являлся уже ни членом Президиума, ни вице-премьером и как раз тогда переставал быть министром какого-то там машиностроения. Это публичное появление, должно быть, одно из последних, наверное, задумывалось с целью дополнительно унизить проигравшего политика: Никита притащил его сюда как римский вождь, демонстрирующий плененного варвара.