Званкин отец частенько приходил домой пьяным. Жену поколачивал, а дочь не трогал. Отчетливо вспоминалось Игнату, как тот, обнимая покосившийся забор, доверчиво изливал душу рыжему и мордатому коту.
– Вот такие дела, Василич, – бормотал мужик, задумчиво покачивая головой. – Одна она у нас, кровиночка. И не нужен никакой наследник, что мне в наследство-то передавать? Вот разве что гармонь дедову да сапоги. Ведь главное – любовь отцовская! – при этом он бил себя кулаком по широкой груди. – Тут она! В сердце огнем пышет! Ее и передаю всю, до капли. Веришь? Девка-то у меня огненная. Потому что любовью моей полнится.
Кот Василич щурил желтые глаза, надменно глядел мимо хозяина и только прядал ухом, вслушиваясь в звон сковородок на кухне: не зазовет ли хозяйка на свежие куриные потроха?
Любил Званку отец. Может, и к лучшему, что до ее гибели не дожил. Спалил его огонь без остатка, и вспыхнуло отцовское сердце, рассыпалось на искры в ревущем пламени пожара.
– Не спится?
От сиплого шепота Игнат подскочил на постели, вгляделся в ночной сумрак. Но это был всего лишь Сенька, приподнявшийся со своего лежака на локте.
– Не спится, – признался Игнат.
– Вот и мне, – вздохнул мальчик и сказал без обиняков: – Думы покоя не дают. Ты ведь, пан, батю моего в тайгу зазвать хочешь?
– С чего решил?
– С того, – буркнул Сенька и подтянул колени к подбородку. – Цацку я твою видал, что ты на шее носишь.
Первым делом Игнат хотел схватиться за ключ, но опомнился – чуял, что он и так тут, кожей чувствовал прикосновение металла.
– Очень уж хитрые на ней узоры, – продолжил Сенька. – В глаза бросаются. Точно такие же, как на часах. Да и на других безделицах. Видел?
Игнат не ответил. Да и что он мог сказать догадливому мальчишке?
Уложив отца отсыпаться, Сенька повел гостя в сарай на заднем дворе – любоваться сокровищами. Сделаны искусно, да только проку от них мало. Было бы серебро или драгоценные камни, а это – безделушки. Игнат выгребал из кучи зеркальные рамы, подносы, пресс-папье и штативы с обломанными держателями. Каждый раз, вертя вещицу в руках, он замирал, ожидая увидеть изображение вещей птицы. Но видел только гравировку латиницей и откладывал в сторону: чужого языка он не знал.
Ночью, улегшись на застеленную маленьким хозяином кровать, Игнат не мог заснуть, а все ворочался, вспоминал. Как раз сейчас поезд увозил на восток плачущую Марьяну, и сердце Игната сжималось тревожно и горько. Встретятся ли они еще?