Когда-то по этой дороге бежали первые паломники, торопясь скорее достичь Божьего Града. Бежали босыми, держа обувь в руках, хотели пройти здесь так, как когда-то шел Господь. С тех пор за полтора десятка лет этим путем прошли тысячи, десятки тысяч. И каждый год идут еще и еще. Здесь начинается самый опасный участок дороги, открытая узкая тропа над пропастью. Резкий ветер сбрасывает людей вниз, как хлопья древесного пуха. Лошади и мулы оступаются на склоне, скользком от дождя и снега. Кости людей и животных, лежат далеко внизу, расклеванные птицами, распавшиеся, высушенные, истлевшие. Но живые все идут и идут. Их встречают птицы. Они плывут наравне с людьми, плавно погружаясь и всплывая в воздухе бездны, они хозяйничают в нем, спускаются к распластанным на камнях останкам, расхаживают, погружают когти в распавшуюся плоть и глядят снизу вверх стеклянными глазами с тусклым отблеском ада на самом дне. Но люди не смотрят на них. Они идут, не глядя, не замечают мертвых и только повторяют молитву. Потом замирают, нащупывая дорогу руками, не доверяя ослепшим глазам, и бредут дальше под далекий шум камнепада и тонкий захлебывающийся крик младенца.
Так они поднимаются. Потом, почти сравнявшись с вершинами гор, дорога неожиданно перетекает в плоскую, как стол, равнину. Унылое единообразие камня вспыхивает и расцветает множеством красок. Розовый туф, светящийся, как кожа девушки. Маслянистая желтизна мрамора. Ослепительная белизна россыпей мела, в черных искрящихся блестках кремня. Ничего этого они не замечают, потому что солнце бьет беспощадно. Свет кипит, отражаясь от поверхности скал. Они теряют зрение, и бредут, ослепнув, вытянув руки, спотыкаясь, процеживая огненный свет сквозь сомкнутые веки. Проводники, знающие тайну солнца, подбадривают, обещают скорое прозрение. Уже близко. И действительно, когда боль в глазах слабеет, и они могут осторожно приоткрыть воспаленные веки, то видят впереди каменную громаду, которая плывет и плавится в раскаленном воздухе, как в пламени огромного кузнечного горна. Это еще одно видение, еще один мираж, испытание для измученного рассудка. Солнце ведет золотую кайму по линии стен, небо теряет цвет и сливается с камнем, башни растекаются от жара. Все это странное, нелепое видение, целый город — призрак разом поднимается над землей, встает над горизонтом, за которым не остается ничего. Только бездна и беспощадный огонь солнца. Они уже не отличают камень от облака, город от корабля, сон от яви. И в момент, когда видение завладевает целиком, они вдруг сознают, что впереди не бред, не мираж, не прихоть воображения, не сгущение воздуха, а земной город, в реальность которого они все еще не могут поверить. Потому что само это слово, это имя полнее его содержания, полнее всего, что они уже видели и испытали. Это то, ради чего они пустились в путь. Они опускаются на колени и ползут, совершая последнее усилие и хрипя высохшими ртами: — Иерусалим, Иерусалим.