— А если я сам скажу? Мое слово императорское. Против твоего, к примеру. Не перевесит?
— На Страшном Суде все будем равны. А здесь, конечно. И сжечь можешь и извести. А все равно скажут — не угодил императору. Упорствовал, а, значит, и правда за ним. Не поверят тебе. Перечить не станут из страха. А затаятся пуще. Сила твоя, а правды в ней нет.
Разговор принял напряженный, чуть не враждебный характер. Прежде Василий чувствовал, как император впитывает его слова, но тут связь ослабела. Он сразу ощутил опасность. И пусть. Василий распрямился — гордый, уверенный в своем слове.
— Эй, — закричал Алексей. Пронзительным старческим голосом. Жалкий на вид, а кричал сильно. — Свет несите. Больше света. — Отошел от Василия, вернулся бочком, за трон ухватившись, заполз на царское место и уже оттуда стегал. — Нет, уж. Поверят. Поверят, что ты власти захотел. Чужое берешь, потому злобные измышления распространяешь. Исказил образ Господа и Сына его.
Василий молчал, отгородился от всего. Слуги бегали, разжигали светильники по стенам. Сделали дело и исчезли. Император только махнул, и дверь закрылась. Опять они остались вдвоем.
— Значит, говоришь, — обратился император, не скрывая злобы, сбросил шкуру агнца, — что станешь отпираться. А если смерть? Ее боишься?
Василий пожал плечами. Должен был он пожалеть о своей доверчивости и прямоте. Но не жалел. Пришло главное испытание, одолеет его. Он будто выше стал, чувствовал это. Распрямился и заговорил. — Вот она в тебе и взыграла — сила Сатаниилова. Коварство дьявольское. Воистину. А я смерти не боюсь. Над тобой Сатаниил пляшет, не надо мной. Про тебя скажут — загубил невинного. Клеймо на тебе, с ним тебе жить. Сколько осталось, а потом гореть веки вечные.
— Невинного, говоришь. Ну, нет. — Император разъярился, налился злобой, слюну изрыгал. — Какого невинного? Опасного смутьяна. Соблазняет, жалит, как гад, и уползает к себе в дупло.
— Я — врач. — Василий был куда спокойнее, хлопнул себя по груди. — Болезни лечу. Люди знают. А ты — невинного человека на смерть обрек. Припомнят тебе, не сомневайся.
— Припомнят, и вправду. — Император встал, сошел по ступеням, чуть бойчее, видно, до конца был захвачен ожесточением спора. — Припомнят и возблагодарят, что раздавил гадину. — Он еще постоял против Василия, глаза его горели. — Потом повернулся и пошел в сторону стены, даже не стены, а тяжелой завесы, которым была закрыта часть залы напротив окна. Император подошел в ярости, запутался рукой в ткани, в такой был злобе, но, наконец, управился и широко занавес распахнул. Вслед за ним Василий увидел скорописца, который спешил, склоненный, ерзал, занося разговор. А кроме еще человек десять, ни звука не издавших за все время, заподозрить он не мог. И кто это был? Все церковные, ненавистные, выряженные, как попугаи заморские, в пышные одежды, в золотые шапки — с блеском и мишурой, как все отличия их неправедной власти. Двое-трое мирских тоже, видно, самого высокого звания. Нестерпимое зрелище. Все скалились злорадно. Занавес отгораживал изрядную часть зала, ловушка была заготовлена заранее, задумана тщательно. Вот это и есть они — дьявольские козни. Другого не придумаешь. Готовился Василий к этому часу. Не торопил его, но теперь пришло время. Разогнулся, вскинул голову и застыл молча. Бог за него, с ним и погибнуть не страшно.