Письмо вышло злым и желчным, как Данилина обида. С особым ехидством купец расписал картину, что поверх учительской намалевал, в подробностях. Даже эскиз приложил к письму.
Что ответил Рерих и ответил ли хоть что-нибудь – неизвестно. Но вот Данилу после такой мести придурь попустила. Женился на хорошей девушке купеческого рода Лопухиных.
Но и тут все не слава богу: полгода не прошло, как заболела молодая чахоткой. Почему? Откуда? Закрутовы испокон веку такой болезни не знали. Жидковата оказалась лопухинская кровь, с гнильцой.
– Что тут поделаешь? – рассуждал Прохор Вениаминович. – Бог дал, бог взял, найдем тебе другую, молодую и здоровую.
Данила Прохорович глянул на отца хмуро и забрал жену в столицу – эскулапу показывать.
Позже, по совету все того же эскулапа, вообще увез супругу в Крым. Воздух на юге для чахоточных больных целебный.
Катит поезд, стучат колеса – едут Закрутовы в Крым, все дальше от столицы.
И правильно едут.
В спину им ударил выстрел «Авроры» – только что чуть не зацепил. На пару деньков разминулись с октябрьским бунтом.
Прямо к их приезду повылезала всякая мразь и поспешила заявить свои права на Крым. Ненадолго. Потом пришли большевики. Кончалась война с немцами, наступала другая – звериная, где все против всех.
Пока буйствовал красный террор, удалось отсидеться. Данила разрывался между больной женой Фросей и стариком отцом, оставшимся в родном городе. Фрося шла на поправку медленно, с трудом (столичный эскулап сказал – хорошо, рано спохватились, шансы есть).
Почта не работала, телеграф работал с перебоями. Прохор Закрутов прислал несколько телеграмм, в которых строго-настрого запрещал возвращаться домой. Деньги обесценивались на глазах, пышным цветом цвела спекуляция.
Видать, и правда не соврали старики – Судный день на пороге.
Потом пришло сообщение от тестя: Закрутова расстреляли как «врага народа», все имущество конфисковано. И снова наказ не возвращаться.
«Уезжайте, если можете. В Константинополь, в Париж, да хоть куда!» – писал Лопухин.
Вместе с красными пришла бедность. Данила хватался за любую подработку, но деньги таяли неумолимо. Начавшая было выздоравливать Фрося снова слегла. Год прошел в нищете, непрестанных попытках достать кусок хлеба и заботах об умирающей.
Потом на штыках генерала Деникина вернулся прежний порядок, но это была уже агония. В сентябре девятнадцатого года Данила похоронил жену и отплыл в Константинополь, тоже полыхавший в пожаре войны.
Закрутову было двадцать пять лет. Позади оставались руины, впереди ждала неизвестность.
Еще почти год он провел в трущобах Второго Рима, наблюдая распад Османской империи. Лишения и потери окончательно обтерли с него и наносной петроградский лоск, и костромскую сермяжность. Босфорским ветром выдуло купеческую хитрецу. Ушли надежды и страхи. Пришла пора строить жизнь заново, и раздираемая противоречиями Турция подходила для этого ничуть не лучше, чем оставленная на поругание родина.