Я забываю один аргумент a fortiori, который, может быть, имеет свою цену. Я не вижу, почему преступление более, чем безумие и гений, зависит прежде всего от естественных причин, а не от социальных. Если доказано статистикой, что гений и безумие – следствия социальных условий, то мы должны думать с еще большим основанием, что преступление объясняется тем же. Я говорю – с большим основанием, потому что из этих трех аномалий первые две не чужды социальной среде, а третья заставляет нас спорить; следовательно, она зависит от этой среды гораздо более других. Но против безумия невозможно спорить: статистика, показывающая его прогрессию параллельно с прогрессией социальных, точно определенных влияний (городской жизни, образования, холостой жизни и пр.), неопровержимо красноречива. А о гении, например, в науке, пусть прочтут сочинение Кандолля. Со списком членов иностранных корреспондентов различных ученых обществ за два века в руках, распределив их по национальности, религии, профессии или сословиям, он учит нас, что «великое разнообразие причин влияет на творения различных ученых, и что моральные причины (чтобы дополнить его идею, прибавим – социальные) имеют более значения, чем причины материальные». Пример Швейцарии может чудесно обнаружить эту истину. В этой маленькой стране, в целом, цифра гениальных ученых гораздо выше той, которую можно было ожидать от ее слабого населения. В протестантских кантонах пропорция поднимается до необыкновенной высоты. Почему? Потому что социальные условия, благоприятствующие оригинальному развитию науки (Кандолль точно определил их и тщательно составил для них список), сгруппировались исключительно в Швейцарии и особенно в ее протестантских областях. Значит ли это, что гений не есть дар природы, а безумие – природное несчастье? Нет. В недрах нации с помощью климата расцветают, без сомнения, кандидаты на гения, прибавим еще на безумие и на преступление. Но общество выбирает и посвящает этих кандидатов. Видя, как оно одних ведет, таким образом, в академии или больницы для сумасшедших, мы не должны удивляться, что другим оно назначает путь в острог.
2. Убийство и самоубийство
В связи с предыдущим надо решить вопрос, правда ли, как утверждают самые авторитетные писатели, особенно Ферри и Морселли, что ход самоубийств противоположен ходу убийства, и что первое везде и всегда служит в некотором роде дополнением или противодействием второму[133]? Относительно Omicidio – suicidio Ферри я позволил бы себе высказать сомнения. Этот автор, мое несогласие с которым, может быть, скорее мнимое, чем действительное, или скорее поверхностное, чем глубокое, во втором издании своей брошюры ответил мне одной из самых поучительных графических таблиц, где все элементы проблемы повторены вкратце. Для всех государств кривая убийства противопоставлена кривой самоубийства во все периоды, доступные статистике. И что же? Чем более я изучал эту таблицу, тем менее я был расположен допустить тезис, который она старалась доказать. Я очень хорошо вижу, что, действительно, соединяя попарно и сравнивая кривые, видно, как одна поднимается, когда другая опускается, и наоборот. Этот факт поразителен своим постоянством в Ирландии и в целом достаточно объясняет обобщение, которое я оспариваю. Но, прежде всего, есть много исключений. В Италии, например, где кривые слишком, впрочем, коротки, чтобы полезно было их сравнивать, понижение кривой убийства в 1868 году совпадает с понижением, а не с повышением кривой самоубийства. В Англии с 1857 до 1859 года, с 1870 до 1874 года обе скорее параллельны, чем обратны, так же и в Бельгии с 1851 до 1855 года и с 1861 до 1864 года. Начиная с 1865 года для Пруссии кривые также скорее параллельны и обе восходящие