– Так что же наплел Эгава? – спросил Алексей.
– А что же Эгаве оставалось. Начальство и его сиятельство не могут не быть красавцем!
– Так ведь это самое интересное для меня! Такого я князя пропустил! – воскликнул Можайский. – Серьезно Афонька?
– Право! Только в накрахмаленных штанах и в шелках, которым цена дороже золота! А мы ему «Турецкий марш»...
– И дочь?
– Дочка, господа, красавица. И с ней придворные дамы. Держались все с достоинством. И собой хороши.
– И что же дальше?
– Евфимий Васильевич предупредил: принять без тени европейской спеси. Никаких демонстраций ложного чувства собственного превосходства. Это противоречит духу христианства. Принять как равного! Как европейскою вельможу, не глядя ни на что, чем бы он вас ни ошарашил. Конечно, все суетились: что такое, откуда? Что случилось? Князь приехал всех этих земель. Приказ был: парадная форма, никакой иронии.
– Угостили князя завтраком. Свозили на шхуну, со всей семьей на вельботе, с гребцами в форме. Трапы выстлали коврами. Потом пир в храме Хосенди. Во дворе духовой оркестр исполнял Бетховена, потом из Верди, вальсы, польки. Соло на кларнете – Григорьев. Потом хор матросов исполнял военные песни. Юнкер Лазарев пел из «Риголетто». А потом грянули плясовую, матросы плясали «Камаринскую», и что они вытворяли – уму непостижимо. Я сколько служу – не видел ничего подобного. Наш Черный боцман плясал лихо, с бубном. Гости замерли. Матросы плясали без устали полчаса и, кажется, напугали японцев сильнее всякой артиллерии.
– А княжна?
– Настоящая аристократка. Заметно было, что ей правилось.
– А папаша сидел, словно его стукнули по голове. – Мы понять не могли, почему он недоволен, – продолжал Шиллинг. – Только потом узнали, что причина не в том, на что мы подумали.
– Так где же этот князь? – спросил Можайский.
– Князь сегодня уехал в город.
– Домой?
– Да. Уехал довольный. Сказал, что очень понравилось. Благодарил адмирала почтительно.
– Как равный равного?
– Нет, пожалуй, как высшего. Они подчеркивают, что Путятин посол императора.
– А дочь уехала?
– Нет, дочь его осталась.
– Она здесь? – изумленно воскликнул Можайский.
– Ах, Саша...
– Где же она?
– В храме...
– В котором?
– За рисовым полем, где бонза Фуджимото. Там с ней и ее дамы. Князь пояснил, что оставляет дочь, чтобы она тут изучала западную живопись и музыку.
– Но это уже не Афонька, господа! – сказал Сибирцев.
– Вот это сюжет! Но вы, господа, хоть разговаривали с княжной? – спросил Можайский. – Ты, Николай?
– Да. Она естественно держалась, любезно говорила. Отвечала всегда находчиво.