Это было последнее письмо от Иваны. В нём, помимо вышеизложенных фактов, имелся небольшой P.S.
"Костя, что со мной? Сны? Да бог с ними – снами. С нами похлеще вещи происходят. Таких не принимают даже в рай. Я как будто не я. Всё валится из рук и ничего не хочется. С Вами такое бывало когда-нибудь? Извини, но я не вернусь…"
– Да я это уж понял, – сказал Костик мухе, мирно дремавшей на кухонном столе, и отправился спать.
Рождённая музыкой.
Когда вконец обнаглевший дикий виноград попытался овладеть беззащитной вишней, потомственный военный моряк-литератор Николай Петрович Папин-Крымчанин заплакал, оттого что ничем не мог помочь бедному дереву. Плакал он только левым глазом, потому что в детстве мать кормила его только правой грудью, в то время как левой – в ней было молодое терпкое вино – она поила его отца. И правый карий глаз младенца лукаво посмеивался над своим чёрным собратом, потому что отец никогда не задумывался над таким странным соседством в теле своей жены – молоко и вино. Его пропитанные вином мозги терзал куда более важный вопрос: может ли сталь причинить вред дождю? Он пил и думал. Думал и пил. На остальное у него просто не хватало сил.
Утро. Понедельник. Солнце застыло на половине одиннадцатого. Я стою на нашем старом каменном мосту через мелкую речку без названия – помнишь ли ты ещё их? – и, глядя на бегущую подо мной молчаливую чёрную воду, пытаюсь понять: почему же нельзя в одну реку войти дважды? Уж не потому ли, что она не поведала мне своё имя?
Хочется курить. Пряча огонь в ладонях от осеннего ветра, прикуриваю. С трудом. С третьего раза. Свежий воздух. Дым сигареты. Хорошо.
Когда хорошо – уже плохо. Не докурив даже до половины, бросаю окурок в воду. Он, влекомый холодным течением реки, уплывает от меня в неизвестность. С крамольной для утра мыслью: «А не накатить ли мне?», направляюсь к ближайшей кафешке.
В кафе почти никого. Заспанная, не худая продавщица считает ртом мух. Мухи упитанны, но до такой степени проворны, что успевают залететь к жрице торговли в рот и, нарезав там пару-тройку кругов, невредимыми вернуться на волю.
Подхожу к стойке. Беру два стакана красного портвейна и чашку кофе. Выбираю стол в центре небольшого зала и, легко оторвавшись от пола, подлетаю к нему. На удивлённый взгляд продавщицы я ответил экспромтом, над которым усердно трудился в течение последнего десятилетия:
«А в будущем всем, как любить, станет ясно,
что не летать – это просто опасно».
Та ничего не поняла, но на всякий случай многозначительно кивнула и испарилась в подсобке за бамбуковой шторой.