– Звони Кате.
– Зачем? – если бы я не знал, что он служил в спецназе, то пинком под зад отпустил бы ему грехи и выгнал к чертям собачьим.
– Ну, она же у тебя в Египте.
– Ну, – согласился я, – и что?
– Александрия тоже там, – блеснул познаниями в области географии он.
Пререкаться – бесполезная трата времени. Отмазки не катят. Я набираю пятнадцать цифр номера телефона Кати и прошу её зайти в Александрийскую библиотеку:
– Ты понимаешь, нашему Костику, как снег на голову, вдруг понадобилась информация о каких-то синих россах, – дышал я в трубку, а сам думал о том, что уже больше месяца не был с женщиной. Верность вредна для здоровья.
– Редин. Милый, – как можно мягче начала Катя, – твою библиотеку сожгли.
– Давно?
– Давно. Где-то году в 48, – она немного подумала: стоит ли меня расстраивать? А потом, сказав: – до нашей эры, – убила.
– И кто этот изверг? – по инерции поинтересовался мой труп.
– Гай Юлий Цезарь…
– А…
– А что не успел сжечь он, довершили местные придурки.
Так я узнал, что Константин Трав принадлежит к несуществующей нации синероссов.
Включаю радио. Там терзает свои связки некто Лебединский.
Профессор умирал. Жил он, вернее, пил (что в лоб, что по лбу) на небольшом, но довольно уютном островке. От людских глаз подальше. Водка кончилась. Началось похмелье. Лодки не было. Страдать без горькой профессор должен был ещё два с половиной дня. Именно через столько, учитывая предварительную договорённость, обещался приплыть к нему лодочник.
Лодка – водка.
Медленная мебель молчала.
Мело мелом мелодию мелодрамы: «Я люблю тебя, лодочник!», – запел профессор, увидев приближающуюся лодку.
– Странный он тип – этот профессор Лебединский, – сказал, расстроенный непредвиденным пожаром в Александрии, Константин, сожрал все мои пирожки и, не попрощавшись, вышел из дома.
Я допил свой чай, закурил и подошёл к окну. Что такое? Опять? Проклятый символ мира! Сколько можно срать? Кыш. Я кому сказал? Кыш!
– Кого ты там терроризируешь?
От неожиданности я выронил свою старость. Вздрогнул. Обернулся. Передо мной стоял Костик. В руках он держал двухлитровую банку. Похоже, самогон.
– Это не самогон. Это настоящая чеченская чача! – последнее слово он произнёс с кавказским акцентом.
– Ты меня так заикой сделаешь, – я знал о его способности читать мои мысли и поэтому акценту его не удивился.
Кухня, если не считать аритмичного протеста капающего на мозги крана, молчала. Да закрути ты его! На столе одиноко скучает большая спелая дыня – подарок из Джамбула. Выбрался из своего жилища сонный таракан. Затуманенным глазом с грустью посмотрел на дыню – предел его гастрономических потребностей и, осознавая тщетность своих желаний, вернулся в свои апартаменты. На прощание он помахал нам усами. Наверное, благодарил за то, что не убили.