Запах родины.
Когда Костик, после недельных поисков, приобрёл-таки себе новые скрипуче-моднячие ботинки, я обзавидовался. Из моих кроссовок посыпался песок. Старенькие они уже. Вслед за песком вывалились стельки, потом пауки. Завершилось всё маленькими черепашками с панцирями, похожими на разноцветные резиновые облака-ракушки.
Очень хотелось курить. Моя босоногая поза лотоса сидела в неугомонной тени алычи и лениво постреливала сигареты. Желающих расщедриться не было. А одна трёхрукая наивность (третья рука вяло болталась у него между ног) с огромной сигаретой в зубах, на мою невинную просьбу вообще ответил: "Если бы у тебя была баба, я бы с тобой поменялся". Дурачок.
Если бы у меня была, как он выразился, баба, я бы не сидел тут, а раскачивался на страстных качелях всеобъемлющей и потной любви. К тому же, у неё наверняка были бы сигареты, и курил я их, как свои, пока она курила мою нескучную писю.
– Фу. Пошляк, – сказала Катя, прочитав предыдущее предложение.
– А что тут поделаешь?
– Мог бы об этом не писать.
– Из песни слов не выкинешь, – возразил я.
– Так уж и не выкинешь…
И я поведал ей о том, как, пытаясь открыть дверь, я давал прикурить замочной скважине, потому что думал о чём-то своём и вместо ключа достал из кармана спички.
Марина, утомлённая двухмесячным солнцем по имени Сергей, спала на стареньком скрипучем диване в комнате. Её вхолостую утешал телевизор. На кухне, как резаный орал ребёнок – шестьдесят семь дней отроду. Его пытался успокоить папа: "Ну, Серёжа, твоя мама два месяца не спала. Она устала. Ей надо поспать. А ты плачешь и плачешь. Нельзя же быть таким мудаком".
– Воспитываешь? – я поставил на стол бутылку пепси.
– Ага, – он достал из-под стола бутылку водки. Затем, немного подумав, вернул её на прежнее место, – потом, – сказал он, – когда твоя сестра проснётся.
– А я что? – согласился мой внутренний голос, – я ничего.
Я был благодарен ему за то, что он избавил меня от скучной необходимости (кстати, Дима. Так его зовут) объяснять, кто такая Марина, и почему я так запросто, пытаясь попасть к ним в жилище, давал прикурить (в буквальном смысле) замочной скважине их входной двери.
На кухню залетел светлячок. Лето. Я поднялся (до небес?) с табурета и выключил свет. Откуда-то с улицы донеслось: "Мы погасим весь свет, и мы станем смотреть, как соседи напротив пытаются петь, обрекая бессмертные души на смерть…". Светляк, фосфорицирующим беспорядком маленького космического корабля, беспардонно нарезал круги в неизведанной вселенной тёмной кухни. Красиво, ничего не скажешь. Ребёнок устал кричать и, потребовав соску, замолчал. Минуту спустя он мирно сопел в две маленькие, но довольно продуктивно работающие ноздри. Заснул. Дима положил его в коляску – она стояла тут же, на кухне – и вновь достал из-под стола водку. Ничего не скажешь, приятно.