– Умереть, спасая поэта, – достойная смерть.
Это в пересказе Анатолия Рыбакова, но по афористичной категоричности судя – стиль Бродского.
Женя Евтушенко упрекает Бродского в неблагодарности. В том числе к нему самому:
– Сколько книг вышло о Бродском, а нигде ни слова, что он был освобожден по моему письму.
Беру слова Жени на веру, хотя он явно преувеличивает свою роль. Таковое письмо имело место быть, но были и другие защитные письма – от Шостаковича до Маршака.
Бродский был прав, когда при их первой московской встрече после возвращения из ссылки сказал Жене, что тот не один ему помогал. Да и помимо писем, пусть частично и благодаря им, решающую роль сыграла западная реакция на ленинградский суд и ссылку Бродского в архангельскую деревню Норенскую.
Как раз касательно этой забытой Богом деревушки, которая стала известна urbi et orbi благодаря Бродскому, Евтушенко рассказывает с Осиных слов одну весьма занятную историю – опять-таки на тему неблагодарности, но этот сказ хорош и сам по себе, без моралите. Делаем поправку на испорченный телефон: пересказ Женей пересказа Оси норенской истории.
– К нему в лагерь (какой лагерь, когда ссылка! – В.С.) приехал, услышав по «Голосу Америки» о диссиденте по имени Бродский, секретарь местного райкома партии. С бутыльком, со шматком сала. Спросил, не обижают ли. Попросил почитать стихи. Бродский почитал. Секретарь плечами пожимает: ничего-де предосудительного не вижу. И еще к нему приезжал. Дал указания, чтобы поэта физической работой не перегружали. А потом, отобрав несколько стихов, напечатал их в районной газете. Согласитесь, риск по советским временам для этого секретаря немалый. Но Бродский ни в одном из своих интервью за границей не сказал слова доброго об этом секретаре райкома. Боялся обнаружить свои контакты с партией, что ли…
Объяснение слишком элементарное, но сам Евтушенко через пару-тройку фраз дает другое:
– Он принадлежал к людям, которые не любят быть благодарными кому бы то ни было. Его это унижало.
Тепло, но опять-таки требует корректива. Дело не в неблагодарности, а в независимости. Ducunt Volentem Fata, Nolentem Trahunt, а уж гений точно ведо́м своей судьбой. Главное – не сопротивляться. Потому Бродский и не считал себя обязанным – никому. Неоднократно повторял, чему я свидетель:
– Недостаток эгоизма есть недостаток таланта.
По ту сторону добра и зла?
Поверх нравственных барьеров?
Плохой хороший человек?
А не есть ли тот, кто мыслит, в отличие от нас, стихами, некая патология, в том числе в моральном смысле? И чем талантливее поэт, тем ненадежнее человек? Степень аморализма как показатель гения?