Свет пробивается ввысь, слегка разбавляя черноту над городом. И светом этим дышится.
Хотя бы глоток воздуха! Ведь живая! Или не-мертвая?
Дышится на кузне тяжко. Воздух, раскаленный над горном, плывет, мажет стены копотью, давит из тела испарину. И льется пот по плечам и шее, по рукам и животу. Молот по чурочке и тот будто бы не со звоном — с хлюпаньем ударяет.
— А я и позатого разу казамши, что треба подкавыкати ужо, — пацаненок, у самых дверей пристроившись, пытался глядеть и на Вольса, и на гнедого, с разбитыми копытами, мерина. — А деду жалиццо. Вот захроме Бранька, тагды и будьма ведать.
— Не захроме.
Пацаненок важно кивнул: верил. Ото ж, руки-то у Вольса знатные, так обувку поставят, что побежит меринок молодым жеребчиком. А кузнецу за то благодарствие будет и туесок с медом. Арша-то порадуется, она до сладкого охочая.
Может, и зудеть перестанет, что давеча перебравши был.
— А ишшо кажутьма, в Падкрыжаках монстру бачивши. Зубатую, што демон Исс. Башкой — змеище, а телом…
Арша, она отходчивая. И ласка́вая. Свезло ему с женкою, хвала Всевидящему.
Прилаживая подкову — мерин только вздыхал да косил недоверчиво — Вольс улыбался. Улыбаясь и домой вертался. И совсем про другое думал, на Аршу и недошитое красное платье глядючи.
Светлая ниточка, завязавшись узелком, дальше налилась чернотой. А после и вовсе оборвалась, хлестанув по пальцам: не туда смотришь.
Каваард придержал пальцами рассыпающееся лицо. Но куски сгоревшей — сгнившей? — плоти вываливались и разбивались. Пепел к пеплу.
— Война, — произнесла Элья. — Это из-за войны столько черного?
— А война из-за того, что столько черноты. Причина и следствие равнозначны. Равновесны. Но если нарушить равновесие… Иногда мне кажется, что Всевидящий мухлюет в этой партии. Играет монетой, у которой с двух сторон — черное.
— А что мне делать в этой игре? Подскажи, Каваард.
— Тогда опять решение будет принято не тобой.
Издевается, сволочь! Мстит… Нет. Он не способен мстить, потому что мертв. И решать поэтому не может. А Элья, наоборот, жива.
— Именно. Жива. Помни.
Каваард развел руками: смотри! Думай. И Элья снова повернулась к карте. Ну же, нити-ниточки. Ведете же вы куда-то?
Вниз, под землю, липнут друг к дружке, свиваются лохматым, свежевыпряденным волокном, которое — почему вдруг красное? — ползет под дорогами. Смотри, Элья, смотри! Беги по тракту, который люди Красным зовут. Лети навстречу яме-ямине. Только оглянись сначала. Посчитай.
Были камушки-башни на песке? Стали пасти голодные. Глотают пряжу, давятся. Сплетают в грубое непроглядно-черное полотнище. Мало белых нитей, да и те заткались темнотой. А полотно рвется лентами, узкими и жесткими, точно кованными. И медленно ползут они вверх, скрываясь в низких облаках.