— Ну и что… как себя чувствуете? Да вы садитесь… — Федор Афанасьевич кивнул на кресло.
— Ничего, я так…
— Садитесь! — прикрикнул Федор Афанасьевич и, оттянув от журнального столика кресло, сел сам. — Так как вы себя чувствуете? — переспросил он, дождавшись, пока гость сядет.
— Дак… хорошо чувствую, поэтому и пришел.
Федор Афанасьевич попытался вспомнить диагноз, историю болезни или хотя бы часть ее — объективную картину заболевания оперированного. Он почти не запоминал лица своих больных, редко помнил и фамилии. Печень, желудок, средостение, кишечник, железы, проточные и беспроточные, — вот что стояло у него перед глазами всегда, это оттеняло ему лица подопечных, и он, пожалуй, безошибочно в любую минуту мог сказать, что у кого и как внутри и чем отличается все это у одного от другого, но для этого ему нужно было хоть краем глаза взглянуть на титул медицинской карты — досье, составленное его рукой.
«Галкин, Галкин… с печенью что-то у тебя, брат. Так-так… А ведь в мае у меня мало было операций, с десяток, не больше, сессия была, Галкин, горячая пора у моих студентов… Помню, горздрав присылал двух больных, из соседней области приезжали двое или трое…»
— Так что поблагодарить вас прибыл, Федор Афанасьевич, и это… — Галкин замялся, сунул руку в боковой карман пиджака, потом во внутренний и плюхнул на столик голубой почтовый конверт, покоробленный, с загнутыми углами.
— Что это, позвольте узнать?
— Дак это… как сказать, Федор Афанасьевич, в общем, подарок вам. Я долго кумекал, можа, што купить вам такое — серьвиз какой или… Поди ж у вас есть все это. Ну и думаю, вы уж это, как говорится, сами себе… по потребности. Да вы не подумайте што такое, я от чистой души, вы же жизню спасли, это понимать надо…
— Так-с… — Федор Афанасьевич медленно поднялся, отошел к окну, несколько долгих секунд смотрел на улицу, потом повернулся, по лицу его шли красные пятна. — Мне позвонить в милицию, или вы сами заберете все это?.. — спросил он тихо, почти шепотом. — Галя! Галя, черт побери все на свете!.. Это же бандитизм…
Галкин встал, достал из кармана платок, стал вытирать капли пота с побледневшего лба, виски, правая рука его мелко подрагивала.
Федор Афанасьевич вернулся к креслу, окинул взглядом гостя и впервые заметил на его новом, вряд ли надеванном до этого пиджаке, возле широкого отогнувшегося лацкана, орден Славы. Когда они встретились глазами, Галкин не выдержал взгляда, опустив глаза, набычась, смотрел себе под ноги.
— Вот вы… заслуженный, я думаю, уважаемый человек, как вы могли пойти на такое?