Молчание первым нарушил Бондарь:
– Как вы?
– А вам как бы хотелось? Крысы не догрызли, призраки не дорубили. Жизнь удалась.
– Я хотел извиниться… ну, за все… Но вы не оставили мне выбора, правда. Скажите, зачем вам все это понадобилось?
– Мне трудно сейчас объяснить. Давайте побеседуем о чем-нибудь другом, вы же не просто так вытащили меня из больничной палаты.
– Давайте, – согласился Бондарь. – Вряд ли нас сейчас пишут на диктофон, такие штучки, наверное, только в кино и в детективных романах бывают. Под протокол я этого никогда не повторю, пусть хоть всю свою инквизицию созывают.
– Прямо-таки инквизицию!
– Я знаю, что говорю. Даже если вы попробуете пересказать наш разговор, даже если вам сначала поверят, потом разочаруются и все спишут на вашу болезненную фантазию. Или на шуточки психики, травмированной пребыванием в подземелье.
– Сдается мне, вы, Бондарь, чудовище, которое сейчас набивает себе цену.
– А что мне выторговывать? Свободы меня лишат в любом случае. Правда, суд учтет чистосердечное признание, раскаяние подсудимого и то обстоятельство, что я обезвредил особо опасного убийцу-психопата и активно помогал следствию. Вы остались в живых, я действовал импульсивно, меня можно понять. К тому же я известная в этих краях персона… Словом, я думаю, что дадут мне меньше, чем обычно в таких случаях. Нет, я себе цену знаю. Но мне показалось, что у вас осталось ко мне несколько вопросов. Зачем-то же вы начали искать на них ответы. Если это вас успокоит – я готов, начинайте.
Мне захотелось встать и уйти. Этот человек меня раздражал. И не потому, что он ударил меня по голове, чуть не задушил собачьим поводком, а потом бросил медленно сходить с ума и умирать в подземном лабиринте – крысам на поживу. Это в самом деле защитная реакция. Можно понять – но не простить. Бондарь раздражал меня совсем по другой причине. Но я все-таки спросила:
– Вы сделали все это ради Лизы?
– Я люблю ее, – спокойно ответил он. – А любовь бывает всякая.
– Вы можете это объяснить?
– А вы могли бы объяснить полет птицы? Вы смотрите в небо, видите, как она машет крыльями, следите за ее полетом, фиксируете его с помощью фотоаппарата или видеокамеры. Но вам не передать словами ощущение полета. То, что чувствует птица, кружа в небе. То, что чувствовали бы вы, если бы у вас были крылья. Именно так было у нас с Лизой. Мы не знали, почему любим друг друга. Просто любили. Точка. И я вспомнил об этом, когда встретил ее здесь, в Подольске: ту, которую любил, ненавидел, не мог забыть – и снова любил.
Кандидат исторических наук исчез. Вместо него напротив меня сидел в наручниках безумно влюбленный мальчишка-студент.